Бретёр

– Отчего же?

– Я бы желал поговорить с вами… наедине…

– Мы и теперь одни.

– Да… но… здесь в доме…

Маша смутилась… «Если я откажу ему, – подумала она, – всё кончено…» Любопытство погубило Еву…

– Я согласна, – сказала она, наконец.

– Когда же? Где?

Маша дышала быстро и неровно…

– Завтра… вечером. Вы знаете рощицу над Долгим лугом?..

– За мельницей?

Маша кивнула головой.

– В котором часу?

– Ждите…

Больше она не могла ничего выговорить; голос ее перервался… она побледнела и проворно вышла из комнаты.

Через четверть часа г-н Перекатов, с свойственной ему любезностью, провожал Лучкова до передней, с чувством жал ему руку и просил «не забывать»; потом, отпустив гостя, с важностью заметил человеку, что не худо бы ему остричься, – и, не дождавшись ответа, с озабоченным видом вернулся к себе в комнату, с тем же озабоченным видом присел на диван и тотчас же невинно заснул.

– Ты что-то бледна сегодня, – говорила Ненила Макарьевна своей дочери вечером того же дня. – Здорова ли ты?

– Я здорова, маменька.

Ненила Макарьевна поправила у ней на шее косынку.

– Ты очень бледна; посмотри на меня, – продолжала она с той материнской заботливостью, в которой все-таки слышится родительская власть, – ну, вот и глаза твои невеселы. Ты нездорова, Маша.

– У меня голова немного болит, – сказала Маша, чтоб как-нибудь отделаться.

– Ну вот, я знала, – Ненила Макарьевна положила ладонь ко лбу Маши, – однако жару в тебе нет.

Маша нагнулась и подняла с полу какую-то нитку.

Руки Ненилы Макарьевны тихо легли вокруг тонкого стана Маши.

– Ты что-то как будто бы мне сказать хочешь, – ласково проговорила она, не распуская рук.

Маша внутренно вздрогнула.

– Я? нет, маменька.

Мгновенное смущение Маши не ускользнуло от родительского внимания.

– Право, хочешь… Подумай-ка.

Но Маша успела оправиться и, вместо ответа, со смехом поцеловала руку матери.

– И будто нечего тебе сказать мне?

– Ну право же, нечего.

– Я тебе верю, – возразила Ненила Макарьевна после непродолжительного молчания. – Я знаю, у тебя нет ничего от меня скрытного… Не правда ли?

– Конечно, маменька.

Маша, однако ж, не могла не покраснеть немного.

– И хорошо делаешь. Грешно было бы тебе скрываться от меня. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю, Маша.

– О да, маменька!

И Маша прижалась к ней.

– Ну, полно, довольно. (Ненила Макарьевна прошлась по комнате.) Ну, скажи же мне, – продолжала она голосом человека, который чувствует, что вопрос его не имеет никакого особенного значения, – о чем ты сегодня разговаривала с Авдеем Иванычем?

– С Авдеем Иванычем? – спокойно повторила Маша. – Да так, обо всем…

– Что, он тебе нравится?

– Как же, нравится.

– А помнишь, как ты желала с ним познакомиться, как волновалась?

Маша отвернулась и засмеялась.

– Какой он странный! – добродушно заметила Ненила Макарьевна.

Маша хотела было заступиться за Лучкова, да прикусила язычок.

– Да, конечно, – проговорила она довольно небрежно, – он чудак, но всё же он хороший человек!

– О да!.. Что Федор Федорыч не приехал?

– Видно, нездоров. Ах да! кстати: Федор Федорыч хотел мне подарить собачку… Ты мне позволишь?

– Что? принять его подарок?

– Да.

– Разумеется.

– Ну, благодарствуй, – сказала Маша, – вот благодарствуй!

Ненила Макарьевна дошла до двери и вдруг вернулась назад.

– А помнишь ты свое обещание, Маша?

– Какое?

– Ты хотела мне сказать, когда влюбишься.

– Помню.

– Ну, что ж?.. Еще не время? (Маша звонко рассмеялась.) Посмотри-ка мне в глаза.

Маша ясно и смело взглянула на свою мать.

«Не может быть! – подумала Ненила Макарьевна и успокоилась. – Где ей меня обмануть!.. И с чего я взяла?.. Она еще совершенный ребенок…»

Она ушла…

«А ведь это грех», – подумала Маша.

VI

Кистер лег уже спать, когда Лучков вошел к нему в комнату. Лицо бретёра никогда не выражало одного чувства; так и теперь: притворное равнодушие, грубая радость, сознание своего превосходства… множество различных чувств разыгрывалось в его чертах.

– Ну, что? ну, что? – торопливо спросил его Кистер.

– Ну, что! Был. Тебе кланяются.

– Что? они все здоровы?

– Что им делается!

– Спрашивали, отчего я не приехал?

– Спрашивали, кажется.

Лучков поглядел в потолок и запел фальшиво. Кистер опустил глаза и задумался.

– А ведь вот, – хриплым и резким голосом промолвил Лучков, – вот ты умный человек, ты ученый человек, а ведь тоже иногда, с позволения сказать, дичь порешь.

– А что?

– А вот что. Например, насчет женщин. Ведь уж как ты их превозносишь! Стихи о них читаешь! Все они у тебя ангелы… Хороши ангелы!

– Я женщин люблю и уважаю, но…

– Ну, конечно, конечно, – перебил его Авдей. – Я ведь с тобой не спорю. Где мне! Я, разумеется, человек простой.

– Я хотел сказать, что… Однако почему ты именно сегодня… именно теперь… заговорил о женщинах?

– Так! – Авдей значительно улыбнулся. – Так!

Кистер пронзительно поглядел на своего приятеля. Он подумал (чистая душа!), что Маша дурно с ним обошлась; пожалуй, помучила его, как одни женщины умеют мучить…

– Ты огорчен, мой бедный Авдей; признайся…

Лучков расхохотался.