Брежнев. Уйти вовремя

Я встаю и готовлюсь говорить. Сбоку от себя вижу Суслова, его внимание приковано к тарелке. Не похоже, чтобы Брежнев внимательно следил за переводом моего выступления. Когда я закончил, он аплодирует с вежливым энтузиазмом, затем с бокалом в руках произносит несколько тостов. Мы поднимаемся, и неожиданно по-детски он берет меня за руку, чтобы выйти из зала. Хорошее настроение и радушие вновь при нем.

Расставаясь, он повторяет, что будет ждать меня завтра во второй половине дня.

– Нам потребуется много времени – предстоит проделать большую работу.

Наши апартаменты расположены в другом здании, с противоположной стороны Оружейной палаты, и, чтобы добраться до них, мы идем по длинным коридорам, опоясывающим всю территорию Кремля. Анна Эмона и я на минутку задерживаемся в часовне, где Лев Толстой венчался с дочерью придворного врача. Возвращаемся в свои безликие покои и закрываем дверь. На окнах ставен нет. Напротив виднеется угловатая масса кремлевских зданий. Небо чистое. Город затих. Я засыпаю под воображаемое баюканье безграничных русских степей и лесов.

* * *

По моей просьбе на утро следующего дня было предусмотрено посещение Дома-музея Льва Толстого в Ясной Поляне. Это имение расположено недалеко от Тулы, в ста километрах южнее Москвы. Мы прилетели в Тулу на самолете, оттуда до усадьбы ехали на машинах.

Деревянный дом, просторный и строгий, с инкрустированным паркетом. Комнаты расположены хаотично. На стенах гостиной – портреты членов семьи, родителей, дедушек и бабушек Толстого. Среди них я с удивлением обнаруживаю знакомое лицо: артист, исполнявший роль старого князя Болконского в фильме «Война и мир», воспроизвел его с большой точностью. Прообразом этого героя был дед Толстого. В соответствии с русским обычаем сохранены и личные вещи писателя: верхняя одежда – на вешалках, обувь – в нижней части шкафов. На шероховатой поверхности деревянного стола Толстого кое-где видны чернильные пятна, в письменном приборе – стальные перья.

Мы дошли до могилы Толстого. Он похоронен на краю оврага в березовой роще, в том самом месте, где, как рассказывал ему в детстве брат Николай, зарыта зеленая палочка, на которой Николай написал тайну, как сделать, чтобы «все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы». Я вспомнил, как семьдесят лет спустя уже в расцвете славы Толстой трогательно писал: «…И палочка эта зарыта у дороги на краю оврага, в том самом месте, в котором я, так как надо же где-нибудь зарыть меня, просил в память о Николеньке закопать меня». И я возложил на небольшой могильный холмик цветы, привезенные из Москвы.

* * *

На обратном пути, в самолете, я узнаю, что появились какие-то сложности с проведением беседы с Леонидом Брежневым во второй половине дня. Мне сообщают, что он свяжется со мной, когда я приеду в Москву.

В наших кремлевских апартаментах должен состояться частный завтрак. Войдя в переднюю, я застаю членов французской делегации в крайнем возбуждении: Брежнев, кажется, отказывается от встречи. Слишком хрупкие латинские нервы не выдерживают таких сюрпризов. Мои сотрудники набились в мой кабинет.

– Вы не должны это допустить! Журналисты уже в курсе. Они передают в Париж, что Брежнев наносит нам оскорбление!

– Откуда исходит эта новость? – спрашиваю я.

– От советской делегации. Кажется, Брежнев сам нам позвонит.

Мое сердце бьется медленнее, как всегда в кризисных ситуациях – малых или больших, и это помогает мне контролировать свои реакции. Почему такое волнение? Если Брежнев отказывается – значит, есть на то какая-то причина. Если эта причина оскорбительна для меня, я уеду – и дело с концом! Если отказ оправдан, ему придется объясняться, но это уже проблема советской стороны.

Действительно, один из членов советской делегации просит меня принять его. Он сообщает, что господин Брежнев желает переговорить со мной по телефону.

Нас соединяют.

Брежнев произносит по-русски несколько слов, которые я не понимаю. Затем подключается переводчик:

– Генеральный секретарь приносит свои извинения. Он плохо себя чувствует. Он был болен уже вчера, но хотел встретить вас в аэропорту. Он простудился и плохо спал этой ночью.

Я слышу, как они о чем-то говорят.

– Господину Брежневу необходимо отдохнуть сего дня. Он просит вас в порядке личного одолжения (я фиксирую формулировку) согласиться на изменение в ва шей программе. Осмотр Бородина намечен на пятницу, но вы могли бы съездить туда сегодня во второй полови не дня. Тогда мы перенесли бы сегодняшние переговоры на пятницу. Господин Брежнев просит вас согласиться на это, так как сильно утомлен.

Он настаивает, и его объяснение выглядит вполне убедительным. Я догадываюсь, как это воспримут мои сотрудники, которые, в свою очередь, будут думать о реакции средств массовой информации: «Вам ни в коем случае не следовало соглашаться, посмел бы он так поступить с де Голлем! Брежнев мог бы выдержать часовую беседу!»