Брежнев

В 1973 году Советский Союз присоединился к международной Женевской конвенции по охране авторских прав и в стране было образовано Всесоюзное агентство по авторским правам. ВААП создавался как идеологический инструмент — чтобы контролировать, какие произведения литературы и искусства могут быть опубликованы и показаны на Западе, а какие нет.

На должность руководителя нового ведомства предложили кандидатуру Василия Сергеевича Фомичева, который когда-то был помощником секретаря ЦК Фрола Козлова, а потом работал в цензуре. Были собраны все необходимые подписи. Но на секретариате ЦК Суслов, увидев послужной список кандидата, отменил назначение:

— Вопрос о руководителе ВААП откладывается. Все приглашенные на рассмотрение этого вопроса могут быть свободны.

По предложению Суслова председателем ВААП назначили Бориса Дмитриевича Панкина, главного редактора «Комсомольской правды», литературного критика с либеральными взглядами. Михаил Андреевич, в отличие от своих подчиненных, сообразил, что появление на таком заметном посту бывшего руководителя цензуры будет воспринято в мире с издевкой…

На заседаниях политбюро Суслов сидел справа от генерального секретаря. Брежнев не опасался Суслова: знал — тот никогда не станет его подсиживать. Михаила Андреевича вполне устраивало место второго человека. Брежнев видел: Суслов не выпячивает себя, никогда не скажет, что это он сделал, всегда — «так решил Леонид Ильич».

Виталий Врублевский, помощник Щербицкого, писал, что руководитель Украины не ладил с Михаилом Андреевичем, ощущая его подозрительность к украинским руководителям. Когда позиции Щербицкого окрепли, он просто стал игнорировать Суслова. Наверное, руководитель крупнейшей республики и друг Леонида Ильича был среди тех немногих, кто мог себе это позволить.

Суслов редко покидал Старую площадь, но если ехал куда-то выступать и сталкивался с народом, то сильно волновался. Он давно оторвался от реальной жизни обычных людей, и среди них ему было не по себе. Выступал он на редкость занудно.

Виталий Воротников, который работал в Куйбышеве, вспоминал, как Суслова по разнарядке ЦК выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР от Тольяттинского избирательного округа. Михаил Андреевич приехал на встречу с избирателями в Куйбышев.

«Мне казалось, — пишет Воротников, — что Суслов — невозмутимый, уверенный в себе человек. Но, побыв с ним рядом, особенно перед его выступлением на собрании, когда он нервно перебирал листки, уточнял с помощником некоторые факты, оценки, выводы по тексту, я увидел, что это не совсем так.

Первые сбивчивые фразы выступления, неуверенный фальцет — я понял: волнуется и этот, представлявшийся мне железным, человек».

В Сызрани Михаил Андреевич вдруг попросил показать ему вокзал. Поехали. Он внезапно направился в ресторан. Сопровождающие почувствовали себя неуютно — вокзальный ресторан известно как выглядит. К визиту высокого гостя здесь никто не готовился.

«Михаил Андреевич, — вспоминает Воротников, — постоял, сощурившись, посмотрел в зал, улыбнулся и, не проходя далеко, вышел. По его просьбе немного прошли от вокзала по Советской улице (бывшей Большой Дворянской). Вернувшись к вагону, он объяснил нам причину своего интереса.

В 1920 году юный Миша Суслов пришел пешком в Сызрань. Потолкался здесь на вокзале и в городе несколько дней и уехал в Москву учиться. С тех пор в Сызрани не был. Вспоминая об этом, он оживился, говорил быстро, с радостными интонациями. Ему импонировало, что сохранилось здание вокзала, на том же месте ресторан, да и главная улица мало изменилась.

Мы ожидали разноса за вокзальное бескультурье, а ему, наоборот, все понравилось, напомнило юные годы…»

Но это было редчайшим движением души.

«Я восхищался его четкостью, деловитостью и ясностью в суждениях, — вспоминал Георгий Смирнов. — Точно так же он вел и личный прием: поняв, в чем дело, он тихо, но решительно давал понять, что согласен, не согласен, надо подумать.

Нам импонировала его высокая квалификация и определенность позиций, его правка по текстам была предельно рациональной: все к месту и ничего лишнего. На фоне расплывчатых, туманных суждений иных руководителей его замечания, предложения были всегда безупречны».

Он был вполне грамотным человеком, синим карандашом правил ошибки и расставлял запятые в документах, составленных его подчиненными. Но то, что восхищало аппаратчиков, было на самом деле проявлением кондового догматизма. Суслов не допускал ни малейшего отклонения от генеральной линии. Он органически боялся живого слова и убирал тех, кто пытался выйти за установленные рамки.

Михаил Андреевич контролировал в партийном хозяйстве любую мелочь. Он всегда интересовался, как в прошлом решался тот или иной вопрос. Если же звучало слово «впервые», Суслов задумывался: «Впервые?» — и откладывал решение вопроса.