Брежнев

В декабре 1972 года вице-президент Академии наук Федосеев уговорил руководителя отдела пропаганды ЦК Георгия Смирнова стать директором Института конкретных социальных исследований Академии наук СССР. Смирнов был доктором наук, директорский пост открывал дорогу к академическому званию. Бумага о его переходе двинулась по многочисленным кабинетам ЦК. Суслов поставил свою подпись и в январе 1973 года поехал отдыхать. На хозяйстве остался Кириленко. Он вызвал к себе Петра Ниловича Демичева, который курировал отдел пропаганды:

— Почему вы решили выставить Смирнова из отдела? Он вам не нужен, что ли?

Демичев сразу уловил интонацию Андрея Павловича:

— Наоборот. И на новом месте мы хотим его приблизить к отделу. Он нам очень нужен.

— Ну, если нужен — пусть работает в отделе, — и Кириленко отменил решение Суслова.

Кириленко руководил делегацией, которая ездила в декабре 1977 года в Анголу. Ему понравился сопровождавший его сотрудник международного отдела Карен Брутенц. По словам Брутенца, Кириленко старался его приблизить, звонил, советовался, иногда шутил:

— Чего не заходишь, зазнался?

Пожалуй, единственный из всех крупных руководителей, Кириленко по внутреннему цековскому телефону звонил сам, другие просили секретаря соединить. Он расспрашивал Брутенца о том, что происходит в отделе, о работниках. Заведующего международным отделом Бориса Николаевича Пономарева Кириленко не любил, но хотел быть в курсе того, что происходит в его епархии.

Кириленко охотно помогал людям, которые на него ориентировались.

Председатель Сочинского горисполкома Вячеслав Воронков хотел создать в городе национальный парк. Обычный путь — обратиться в Москву с бумагами — сулил годы хождения по инстанциям. Руководитель курортного города знал более короткие пути.

«В Сочи отдыхал секретарь ЦК КПСС Кириленко, который ко мне относился благожелательно. Я обратился к нему. „Нет вопросов, вызову Жору“, — отозвался Андрей Павлович. Жорой оказался Георгий Иванович Воробьев, председатель Госкомитета лесного хозяйства, в ведении которого находились все леса страны. Дальше было несложно. Воробьев дал поручения, и завертелось дело…»

Михаил Андреевич Суслов, вернувшись к исполнению своих обязанностей, делал вид, что в его отсутствие ничего не происходило. Половина кириленковских решений умирала без шума. А тот, кто напоминал ему об указаниях Андрея Павловича, долго в ЦК не работал. Суслова так боялись, что никто не решался спорить с ним на секретариате.

Мнение Суслова стало для аппарата законом. Никто не пытался выяснять, его ли это инициатива или он согласовал свои позиции с Брежневым.

— Если Суслов принял какое-то решение, — говорил Александр Яковлев, — никто не мог его отменить. Суслов фактически был хозяином в ЦК.

— А как же случай с вашим бывшим коллегой по отделу пропаганды ЦК Георгием Смирновым? — напомнил я Александру Николаевичу. — Ведь в отсутствие Суслова Кириленко его решение преспокойно отменил.

— Это значит, что Кириленко сходил к Брежневу и с ним договорился, — сказал Яковлев. — Без согласия генерального секретаря Кириленко не решился бы на такое.

Бывало, на заседаниях секретариата Суслов говорил:

— Нет, не будем принимать это предложение.

И руководитель какого-нибудь из отделов ЦК испуганно вскакивал со стула со словами:

— Михаил Андреевич, но этот вопрос согласован с Леонидом Ильичом!

На что Суслов спокойно отвечал:

— Я переговорю с ним.

Больше никто возражать не смел. Слова Суслова означали, что вопрос закрыт.

Брежнев, конечно, не был номинальной фигурой. Если он говорил: сделайте так, а не иначе, то Суслов на конфликт никогда не шел. Но в реальности Суслов был полным хозяином в партии, потому что Брежнев дал ему карт-бланш. Леонид Ильич любил царствовать, а не править. Ордена, почет, аплодисменты — вот это было ему по душе; ему нравилось делать доклады и принимать иностранные делегации, а заниматься чем-то конкретным ему не хотелось. Он охотно оставлял текущие дела Михаилу Андреевичу.

Формально подписи Суслова и Кириленко были равнозначны. Но скоро стало ясно, что второй человек в партии — Суслов. Брежнев понял, что Суслов для него важнее и надежнее.

Тем не менее Андрей Павлович чувствовал себя уверенно. С давних пор он состоял в дружеских отношениях с Брежневым, они были на «ты», и это обстоятельство определяло его вес в партийной иерархии. Кириленко со всеми, кроме Брежнева и Суслова, говорил в жесткой, напористой манере. В аппарате его считали хамом.

«Скупой на улыбку, кряжистый, с небольшими глазками, остро глядевшими из-под довольно густых бровей, — так описывал его Брутенц. — В его лице с чуть вздернутым носом и походке было что-то медвежье».

Он был человеком неумным и вздорным. Однажды, оставшись за главного, позвонил Георгию Смирнову в отдел пропаганды:

— У тебя, Георгий, разъезжает беспризорная группа японских журналистов. Никто ею не занимается. Что это за безобразие?

Смирнов выяснил. Японские журналисты приехали через Интурист. Агитпроп о поездке не информировали. Доложил Кириленко.