Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах

Понятно, что все эти новации были весьма необычны для того времени и вызвали очень неоднозначную реакцию. Поэтому появление такой статьи в центральном партийном органе, как считает В. Н. Лисовицкий, стало «своего рода «пробным шаром», запущенным сторонниками очередных реформ» с тем, чтобы «выяснить реакцию различных социальных и политических сил на возможные перемены»[192]. А почему для столь важного зондажа мнений был выбран мало кому известный профессор провинциального вуза, а не кто-то из тогдашних корифеев научного сообщества, объясняется довольно просто. С одной стороны, выражение подобной «идейной ереси», конечно, было делом небезопасным, и «в случае отрицательного результата таким человеком не жалко было и пожертвовать», тем более что Е. Г. Либерман уже сидел в 1938–1939 годах, когда находился под следствием о шпионаже по доносу одного институтского «коллеги». Но была, вероятно, и другая причина. Е. Г. Либерман представлял крупный промышленный регион страны с большим количеством машиностроительных предприятий, ситуацию на которых он прекрасно знал, заведуя уже упомянутой кафедрой Харьковского инженерно-экономического института. Чуть позже он еще дважды изложил свои главные идеи по поводу реформы хозяйственного механизма промышленного производства. Первый раз — на страницах ведущего научного журнала «Вопросы экономики» в новой статье «Планирование производства и нормативы длительного действия», а второй — в докладе «О совершенствовании планирования и материального поощрения работы промышленных предприятий», который был направлен в ЦК КПСС.

Разумеется, предлагаемые новации, которые, по мнению Л. Н. Лазаревой[193], «выбивали «замковый» камень из сталинской экономической модели», базой для которой было неукоснительное подчинение рентабельности предприятий народнохозяйственной рентабельности, не могли не вызвать отрицательной реакции у большинства ортодоксов, прежде всего классических «плановиков», которые сразу обвинили Е. Г. Либермана в покушении на нерушимые основы социализма. В связи с возникшим накалом страстей он был даже вынужден покинуть свой институт, в котором проработал более четверти века, и перейти на экономический факультет Харьковского государственного университета, где прослужил до конца своих дней профессором кафедры статистики и учета.

Между тем в том же сентябре 1962 года вокруг проблем, поднятых в статьях Е. Г. Либермана, развернулась общесоюзная экономическая дискуссия, которая продолжилась до зимы 1964 года. В ходе этой дискуссии либермановские идеи были поддержаны не только крупными учеными-экономистами, в частности академиками В. С. Немчиновым и С. Г. Струмилиным[194], но и руководителями целого ряда промышленных предприятий и видными специалистами Госплана СССР. Как считает В. Н. Лисовицкий[195], все это означало, что задуманная реформа опиралась на реальную социальную базу, прежде всего советских управленцев-технократов, которым были особо близки проблемы, «связанные с частыми сбоями в хозяйственном механизме», и которые воспринимали все эти проблемы как «необходимость ремонта этого механизма», но без слома самой его конструкции, пригодность которой никоем образом не ставилась ими под сомнение.

В ходе начавшейся дискуссии, которая параллельно прошла 25–26 сентября 1962 года на расширенном заседании Научного совета по хозяйственному расчету и материальному стимулированию производства при Академии Наук СССР[196]), а затем быстро выплеснулась на страницы центральной прессы, довольно быстро оформились три лагеря, которые ряд авторов (Л. Н. Лазарева[197]) условно поделили на: 1) консерваторов — открытых противников «демонтажа» действующего хозяйственного механизма; 2) радикалов — активных сторонников «харьковской системы» и 3) центристов — тех экономистов, которые в целом одобряли эту «систему», но с массой серьезных оговорок.

При этом один из участников этого диспута, А. И. Каценелинбойген, который в октябре 1973 года эмигрировал в США, выделяя консерваторов и реформаторов, подразделял последних на 3 группы: «диссидентов» (наиболее радикально настроенных на создание «социализма с человеческим лицом»), «оппозиционеров» (желающих подправить и улучшить систему планирования советской экономики) и «реформаторов» (пытавшихся изменить имевшийся хозяйственный механизм без изменения политической надстройки)[198].