Бриг «Ужас»

— Да, — согласился с ним Самойлов и, нагнувшись к самому уху скандинавского ученого, начал шептать: — Это величайшее открытие моего учителя, мечтавшего об облегчении суровой жизни на земле, сделалось кошмаром его жизни. Я боюсь рассказывать, боюсь, чтобы Туманов не услышал.

Сванборг взял молодого профессора под руку и увел его на ют. Здесь они оперлись о борт парохода, и Самойлов рассказал мрачную историю возрождения пласмодия и открытия способов его применения для земледелия.

— Когда Туманов добыл зародыши пласмодия и получил первые колонии этого полугриба, полуплесени, — мы устроили огород на небольшом академическом дворике, мы перерыли в одном углу землю, перемешали ее со всяким сором, опилками и обрывками коры, сложенными дворниками около поленниц дров. Когда затем были приготовлены грядки, мы засеяли на них зародыши пласмодия. Ожидали мы с большой тревогой, бегали на наш огород чуть ли не каждую минуту. А надо вам сказать, что на дворе был декабрь, и морозы стояли ужасные. Один из ассистентов, Яков Силин, вбежал однажды к нам и крикнул:

— Пар идет от гряд!

— Мы бросились на двор и увидели, что от гряд действительно поднимается густой пар и опадает на землю тяжелой изморосью. Мы измерили температуру земли: она оказалась нагретой до 30 градусов. Туманов нам сказал тогда:

— Я не ошибся. В наших руках находится пласмодий, ужасный гриб, пожравший в прежние геологические эпохи гигантские леса, покрывавшие почти всю нашу планету. Это он подтачивал стволы плаунов и гигантских древовидных папоротников, а они падали в реки и озера, сносились водою в глубокие долины и, покрываясь слоем песку и глины, медленно сгорали, превращаясь в каменный уголь. Теперь мы посеем на наших грядах рожь и горох!

— Мы очень удивились, так как думали, что посеянные зерна немедленно будут съедены пласмодием. Однако Туманов велел нам перерыть еще всю землю и, бросив щепотку какой-то соли, полил гряды водою.

— Теперь, — сказал он: — пласмодий впадет в состояние бездеятельности. Он будет лишь переваривать поглощенную им пищу, удобрять и нагревать землю.

— Так и случилось! — воскликнул Самойлов. — Через десять дней в 25-градусный мороз из земли поползла трава. Ее бил и сушил мороз, но зеленые части растений неудержимо тянулись кверху. Тогда мы покрыли наши гряды рогожами, и этого было достаточно для того, чтобы рожь заколосилась, горошек быстро отцвел и дал стручки…

Самойлов вздохнул и умолк.

— Что же дальше? — спросил Сванборг.

— Особенно много занимался открытием Туманова его ассистент Силин. Как раз во время этих работ он сделал предложение Нине, дочери Тумановых. Она сначала согласилась, но потом отказала Силину, и он, считая меня виновником своей неудачи, заразил меня пласмодием. Сделал он это тогда, когда я спал и не мог сразу принять меры к борьбе. Он скрылся потом, захватив с собою несколько трубок с пласмодием, и с той поры мы Якова Силина не видали.

— Что было с вами? — спросил слышавший рассказ профессора командир.

— Я хворал три года и два раза за это время был на краю гибели, — ответил Самойлов. — Меня спасла поездка в Египет, где я целое лето лежал под знойным солнцем Африки.

Однако голос молодого профессора звучал грустно, а норвежец, тихо прикоснувшись к его руке, спросил:

— Извините за любопытство! Вы женаты?

Самойлов быстро отошел от перил и несколько раз прошелся по палубе.

— Нет, господин Сванборг! Я не женат…

На этом разговор их прекратился; норвежский ученый не решался задать еще один вопрос, а Самойлов угрюмо смотрел на небо и следил за черной тучей с белыми разорванными краями, ползущей по небу. Оба чувствовали себя неловко. Из этого затруднения вывел их резкий порыв ветра, заставивший вздрогнуть весь корпус судна.

— О, какой свежий ветер! — воскликнул Сванборг. — Полярные воды долго не остаются спокойными…

Новый порыв заглушил его слова, а вслед за этим раздались сверху пронзительный свисток и громкий голос одного из боцманов:

— Крепить снасти! Подтянуть тали у шлюпок!

На палубе послышались топот ног, новые свистки и глухой гудок парохода.

Ветер был с кормы. Море уже почернело, и на верхушках поднявшихся волн зловещими пятнами забелели пенистые гребни. Они догоняли судно и, ударяясь о корму, словно зубами впивались в его черную железную обшивку. Пароход вздрагивал и с жалобным скрипом резкими прыжками подвигался вперед, то взбираясь на самые вершины волн, то стремительно скатываясь вниз.

Все попрятались в нижние помещения; по палубе гуляли волны, перекатываясь с кормы до самого носа. На капитанском мостике стоял в непромокаемом плаще командир, всегда шумный и возбужденный, и, смотря в бинокль, говорил находившемуся тут же Туманову:

— Слева от нас должен быть огонь! Там — Колгуев и деревня Иоланга, где находится старый, еще не упраздненный маяк. Но я не вижу огня… Что это значит?