— О ты богам подобный! — ответствую я Гомеру, стараясь чтобы в моей речи прозвучали и «стопы» и «ямбы», — За что мое терзаешь сердце? Иль мало я страдал? Иль мало мук я испытал? Божественный орел терзает печень Прометея, так и мне с насмешкой страшной, напоминают о моем позоре! О сладкозвучный! Многоямбный! О сжалься надо мной!
— За твой бред, что осмелился ты называть стихами, — крайне язвительно и в прозе бросает Гомер, — тебе еще мало досталось. Как жаль, что нельзя тебя сварить в кипящем масле.
Но сравнение с богами Гомеру понравилось. Даже великому поэту все равно приятна беспардонная лесть. Подумал Отец Поэтов, пожевал губами, поморщил в раздумьях высокое чело и молвит:
Просыпаюсь, шинель сползла, одеяло не греет, холод собачий. Достаю упавшую на дощатый пол шинель, укутываюсь и согревшись размышляю: А чего бы это значило? Если это вещий сон, то где прямые указания? Если нет, то какого черта мне Гомер приснился? Ругаю великого старца: «Такой сякой не мог ясно что ли сказать? Я же не под стенами Трои нахожусь, а в Советской армии служу» Вообще то я знаю, что любого поэта, вином не пои, а дай только себе любимого процитировать. Вот и Гомер не удержался, намолол как обкурившийся дельфийский оракул, а я теперь голову ломай. И вот тут меня и осенило, все враз стало понятно. Парис с прекрасной Еленой, Троянский конь, Одиссей и Циклоп, это же прямое указание к действию, это же подробный план, пусть он и зашифрован, но я не зря добровольно, еще раз подчеркиваю добровольно читал «Илиаду» и «Одиссею». Да я не царь Итаки Одиссей, но зато десантник пусть даже и ефрейтор.
Был у меня трофей: ручка «Паркер» с золотым пером, я ее даже на водку менять отказывался, так она мне дорога была. Где взял? Шел… шел… да и нашел, на боевой операции. И мечтал я этим золотым пером написать свои самые лучшие творения. Но раз уж поклялся не сочинять больше стихи, то надо держать свое слово. Зато я точно знаю кто спит и видит такую ручку заиметь.
И вот утречком, с тяжелейшим вздохом жгу в печке буржуйке свой дневник в котором писал кроме документальной прозы и поэтические творения. Жечь то жгу, а сам весьма нагло сравниваю свой поступок с решением Гоголя предать огню вторую часть «Мертвых душ». Утешился таким сравнением и прямиком направился в штаб бригады. Одет, строго по уставу. Даже кирзовые сапоги начистил. Захожу в палатку, где строевая часть размещается и:
— Товарищ капитан! Разрешите обратиться?
— Слушаю вас, — удивленно смотрит на меня начальник строевой части полный лысоватый и вечно всем и всеми недовольный капитан Х*** и с недоумением спрашивает:
— Вас разве вызывали?
По доброй воле, солдаты в штаб не ходили, а уж строевую часть вообще избегали.
— Товарищ капитан! — лихо докладываю я, — в честь грядущего праздника, дня Советской армии и Военно-Морского флота, разрешите сделать вам подарок.
Достаю из кармана и передаю капитану «Паркер».
Х*** рассматривает ручку и ликуя определяет:
— Да у нее перо золотое!
— Так точно! — мужественно-строевым голосом подтверждаю я, — золотое.
Х*** вертя в руках «Паркер» с сомнением на меня смотрит. По своему, по штабному он был честный офицер и потому сразу предупредил:
— Раньше времени на дембель отправить не могу, комиссовать тоже и с отпуском вряд ли получится.
— Да я не за этим, — мягко успокаиваю я его.
— А зачем? — сурово и подозрительно спрашивает Х***.
Вид у него такой, будто я «враг рода человеческого Вельзевул» и собираюсь предложить ему, продать Родину. А он заранее набирается сил для гордого и решительного отказа.
— Мне товарищ капитан вот какая помощь нужна… — вежливо прошу я и разъясняю: что; зачем и почему. Прошу сохранить моё инкогнито.
— Ах это… — с облегчением вздыхает капитан, и убирает в стол мой подарок, уверенно обещает:
— Это я запросто сделаю, на праздник приказ будет готов.
— Спасибо товарищ капитан! — радостно я его благодарю и опять таки по уставу спрашиваю:
— Разрешите идти?
— Идите ефрейтор, — улыбается Х*** и уже по свойски предлагает, — заходи если что…