Бригантина, 66

Я поднялся по щербатым ступеням на вершину широкого плато, ведущего в соседние долины. На севере, за минаретами Бахчисарая, небо было прозрачно и спокойно. Это степное небо, повисшее над равниной. На юге оно поднималось над морем и отражало синь его просторов. В той стороне — оживленный курортный берег, так не похожий на эти малолюдные и немного суровые места.

Крым всегда был страной контрастов. Когда-то контрасты его природы соответствовали превратностям исторических судеб. Теперь они остались единственным живым памятником тех далеких времен.

Л. Кривенко ГОРЫ

Человека, впервые попавшего в горы, долго еще будет вводить в заблуждение оптический обман: далекое может оказаться близким, а близкое далеким.

Дороги, дороги… Когда едешь на машине, то кажется, что одно неосторожное движение руки, и… машина свалится в пропасть. Близость опасности мешает впитывать то, что видишь. Ждешь, чтобы скорей прибыть на место.

Шагая пешком, обнаруживаешь: дорога достаточно широка, чтобы разойтись, и если что и случится, то все зависит от тебя и твоей зоркости.

А раз все зависит от тебя самого, начинаешь понемногу вживаться в то, что тебя окружает, если и не вживаться, то хоть замечать, одним словом, не опасаться, а жить.

Орлы кругами ходят внизу. Дороги по горам вьются спиралью. Тот, кто идет прямо, быстро выдыхается.

…Касарская теснина.

Ардон, еще более яростный и непримиримый, чем Терек, словно напитанный слепой злобой, все на своем пути смывающий, казалось, пробил в скалах сперва себе ложе, а затем раздвинул это ложе до ущелья. Здесь можно только пройти, но жить здесь гремящий перекатывающий камни Ардон никому не даст.

Вниз можно смотреть, только подползая к отвесу.

В одном пролете ущелье сужается.

Старая дорога заросла травой. Рядом, в обход дороги, прорубили в скале тоннель, где всегда стоит ночь, сырость и блестит грязь, пахнущая навозом.

Там, внизу, где перекатывает камни Ардон, вросли валуны, в плешины которых вцепились корнями низкорослые кривоствольные сосны. Снизу тянет обжигающим холодом.

То светлеет, то темнеет, но никогда не светлеет настолько, чтобы прорезалась улыбка: когда светлело, то Ардон, казалось, еще злобнее громыхал.

Сторожевые башни — закоченевшие часовые.

В таких ущельях говорят:

— Пронеси, господи!

Тут даже Тимур, решивший во что бы то ни стало, перевалив хребет, войти в долину и завоевать весь мир, велел трубить отбой.

Отступление без сражения.

…Плачущие скалы, слоистые, точно облитые варом, и обрываются слезы, капля за каплей. Капли дробятся в водяную пыльцу, образующую радуги.

Здесь подземная жизнь пробивается слезами наружу.

А сияющие вдали снеговые вершины — обиталище вечной мерзлоты — кажутся жизнью рядом с этим нагромождением скал и кипящей воды в ночной полутьме ущелья.

Вдруг нас облепили мухи, да такие, что норовят лезть прямо в глаза. Горы стали как бы сглаживаться. Внезапно открылась долина, зеленая, облитая сквозным солнцем. Даже река замедлила бег, присмирела.

А выше мы увидели сбившуюся отару овец.

Селение Нар.

Здесь родился Коста Хетагуров, поэт, революционер-демократ.

Когда выходишь из тесной сакли, в которой родился Коста, то видишь внизу веселую речку с блестящей, вспыхивающей на солнце свежей пеной, веселые, как бы ровно подстриженные зеленые склоны, и вдали и близко снеговые вершины, излучающие здоровье.

И, смутно на эту картину взирая,
Познал он впервые любовь и печаль, —

писал Коста.

Любовь и печаль… Полюбив, мы уже боимся потерь, которые предчувствуем. Боимся потерь… вместо того чтобы купаться в солнце, пока оно не закатилось.

…Встречают черноголовые черноглазые дети и кричат:

— Турист, привет!

— Дай конфет!

Пришлось запастись леденцами.

Они ждут от нас гостинцев, как от гостей.

В самом деле, что это за гости, которые никого ничем не могут обрадовать?

…Еще выше — опять горы.

Горы я видел и прежде — горы курортного Черноморья. С пляжа, где люди оценивающе разглядывали друг друга, словно ставили свои тела на весы, горы казались отстраненными, бутафорскими.

И сейчас, когда я разглядывал горы из щели бойниц сторожевой башни, на которую мы вскарабкались, горы, как и прежде, казались отстраненными. Своей громадностью горы поражали воображение, удивляли, но выглядели все же увеличением того, что я уже встречал, о чем читал. Это были знакомые полотна, пусть живые, но все же картины, как бы вставленные в рамы картины.

Для меня чего-то в горах не хватало, того, что одухотворяло бы, очеловечивало бы это нагромождение скал. Глаз невольно разыскивал для отдыха солнечные полянки.

И мы словно очутились дома, когда, войдя на гору, вдруг обнаружили себя в сосняке, а в кустах нашли наши, Среднерусской возвышенности, грибы, нашу землянику, уже затвердевшую, запекшуюся на солнце в сладкую корочку, нашли груду ореховой скорлупы, нащелканной нашей белкой.

Сакля, прикрепленная к сторожевой башне рода Гагия.