Бригантины поднимают паруса

– А если они не единственные, – вбросил Бондаренко, – что были припрятаны?

– Усилим наблюдение, – ответил Мещерский. Он бросил внимательный взгляд на Ингрид, что сидит как суслик у норки, выпрямившись, готовая в любой момент спрятаться, в присутствии старших рта не открывает и вообще ее как бы нет. – Владимир Алексеевич, на что сейчас обращаете главное, так сказать, внимание?

– На возможность резких перемен в обществе, – ответил я, – которые даже пять лет назад были еще абсолютно невозможны. И не готов к ним не только народ, кто его принимает во внимание в правовом государстве, но не готовы и мы, секретные службы. А это не просто опасно.

Мещерский уточнил мягко:

– В нашем или… в других странах?

Бондаренко сказал с ехидцей:

– Для Владимира Алексеевича весь мир уже наш.

– Верно, – согласился я. – Ростислав Васильевич частенько бьет точно в цель, даже когда целится в другую сторону. Во всем мире появилась уникальная морковка, которой можно остановить даже революционную молодежь, готовую рушить любые основы!..

– Ну-ну, – сказал Мещерский заинтересованно, – слушаем вас.

– Это обещание, – пояснил я, – в ближайшие годы, где-то за двадцать-сорок лет, отменить старость, а затем и сделать всех бессмертными, красивыми и молодыми!

Бондаренко поморщился, но вдумался, проронил с непривычной для его острого ума тяжеловесностью:

– Сейчас особо пламенные кричат: «Нам жизнь не дорога!» – потому что нет большой разницы: умереть красиво в тридцать лет в бою или же в семьдесят в постели, уже не помня, кто ты и что ты… Все равно жизнь оборвется. А вот лишиться возможности жить вечно или, чтобы не пугать дебилов, неограниченно долго, когда будет время и повеселиться, и столько всего переделать…

Мещерский слушал внимательно, поинтересовался с деловитостью:

– Прогнозируете спад молодежной активности?

– Не просто спад, а резкое падение, – пояснил я. – Революции, и старые и новые, всегда делала молодежь. Даже в руководстве были далеко не взрослые, а мудрые, а на баррикадах и вовсе дрались студенты и равные им по возрасту романтики. Сейчас они впервые обрели шанс на вечную жизнь, которая вовсе не отменяет возможности бузить и делать революции…

– А это не опаснее?

Я покачал головой.

– Нет такого революционера, который в зрелом возрасте не стал бы консерватором и защитником системы. В молодости все свято уверены, что всегда останутся такими, разве что знать будут больше. Никто не предполагает, что их взгляды изменятся… Так вот пусть и не знают. К чему это я все сказал?

При общем молчании Мещерский проговорил прежним голосом чеховского интеллигента, что так не вяжется со смыслом его слов:

– Похоже, намекаете, контроль за обществом можно усиливать, не встречая сопротивления. Я угадал?

Я поклонился.

– Вы прекрасный аналитик, сразу все хватаете на лету. Да, самое время устанавливать видеокамеры и прослушку везде-везде. Ссылаться можно на то, что террористы всех нас лишают шансов жить вечно и сказочно прекрасно. Одновременно нужно пропагандировать идеи трансгуманистов. Особенно лозунг, что нынешнее поколение обретет бессмертие!.. Кто в это поверит, тот сразу начнет пересматривать жизненные цели. И согласится на установку видеокамер везде, даже в спальне и туалете.

Они переглянулись, далеко не уверенные, люди вообще редко руководствуются умом, у нас все на инстинктах, а у большинства вообще на рефлексах. К тому же сейчас быть закомплексованным как бы показатель высокой духовной организации в нашем таком ах-ах бездуховном мире…

Мещерский прислушался к встроенному в ушную раковину телефону, произнес кратко:

– Да, Антон Васильевич. Вам всегда рады.

Дверь распахнулась. На пороге появилась массивная фигура Кремнева, рожа стала еще краснее, совсем красное солнышко на закате дня, оглядел нас исподлобья.

Мещерский кивнул ему на свободные кресла, Кремнев бросил на меня оценивающий взгляд.

– А он загорел… Отдыхал или в самом деле работал? Не верю…

– Генерал, – сказал я, – вы как раз вовремя. Мой отчет вам неинтересен, а вот день завтрашний… В Пентагоне пришлось поднять один животрепещущий вопрос о глобальной безопасности. Там обещали немедленно заняться, но Штаты давно утратили пыл, который сделал их великой нацией. Теперь это страна осторожных людей, где умным и активным почти не дают голоса… Я говорю о Норвегии.

Мещерский сказал с пониманием:

– Проект «Огненная Капля»?

Я кивнул.

– Да. Мне вовсе не хотелось бы трогать такую чистую и благополучную страну, как Норвегия… разве что обеими руками за ее белую и нежную жопу, генерал, вон, меня сразу понял. Но дело в том, что там давно носятся с идеей достичь глубин Земли. Одни все еще лоббируют идею этой расплавленной «капли в сто тысяч тонн железа», другие с подземным вездеходом, но вчера решили возобновить работу на сверхглубокой скважине.

Кремнев спросил отрывисто:

– С какой целью?