Брик-лейн

— Кажется, я понял. — Карим посмотрел на нее с сочувствием, как будто перед ним — внезапно осиротевший ребенок. — Если бы ты осталась со мной, ты бы никогда не забыла, чем мы с самого начала занимались. С технической стороны, да, это был грех. И меня это тоже беспокоило. Так что все к лучшему. Серьезно. Теперь я должен молиться как ненормальный. Этим и займусь. Аллах простит. О вы, служители мои, кто преступил против самих себя! Надежду на Господню милость в отчаянии не теряйте. Прощает все грехи Аллах, поистине Он милосерд и всепрощающ! — Он кивнул. Кажется, он ждал, что она присоединится к молитве. — В этом причина? В грехе?

Она в последний раз прикоснулась к его руке:

— Ах, Карим, нагрешить мы уже нагрешили. У нас есть и другие трудности. Как тебе объяснить? Я не была собой, ты не был собой. С самого начала и до конца мы не понимали, что происходит. Мы просто выдумали друг друга.

В восемь часов, когда чемоданы были уже упакованы и в квартире повисло такое напряжение, что можно было протянуть руку и тренькнуть по нему, как по струне ситара, Назнин пошла вниз, к Разии. Она спустилась на два марша лестницы, постояла на нужном этаже и пошла вниз.

На лестнице не было мальчишек. Назнин испачкала руку краской, схватившись за металлические перила. Она наступала то на пустую пачку сигарет, то на осколок кирпича, то на шприц. Улица словно вымерла. Квадраты газона в центре дворика были пусты. Газон привезли летом, тогда он был яркий и ровненький, но очень скоро слился с окружающей средой. Сегодня на улице не играют дети. Назнин обошла весь двор и вышла к центру Догвуда. Куда же все подевались? Она, значит, приняла решение не уезжать, а остальные что, упаковали чемоданы и уехали? В окнах свет, в воздухе — густой аромат карри, но на улице ни души. На стоянке никто не заводит машину. Куда делись парни, которые приезжают, уезжают и опять приезжают, где оглушительные ритмы их музыки? Как будто все куда-то сбежали, срочно эвакуировались, и только Назнин ничего не знает. Куда пропали мальчишки с бордюрчиков вокруг клумб, где раньше росли лаванда и розмарин, а теперь покоятся старые консервные банки и собачьи отходы, куда они все отправились курить, где они теперь кивают головами, как престарелые куры?

Назнин прошла мимо пустыря с залом, мимо заброшенной игровой площадки, через стоянку, мимо бордюрчиков. Когда с ней поздоровался доктор Азад, она вздрогнула.

— Я навещал Тарика, — быстро объяснил он, словно оправдываясь, — дела у него продвигаются, я бы сказал.

— Да, — ответила Назнин, — а я тут… прогуливаюсь.

— Хорошо, хорошо, — ответил доктор, — прекрасно, — добавил он, обдумав хорошенько ее слова.

Он стоял неподвижно: каждое лишнее его движение дороже всех денег на свете. Черные туфли сияют. Пальто длинное и тяжелое. Воротник рубашки упирается в подбородок.

У Назнин зачесались руки, так захотелось расстегнуть ему пуговку.

— Я хочу зайти к Разии.

— Ей нужна поддержка. Конечно, пока… — и он осторожно прокашлялся, словно вопрос был щекотливым, — пока вы не уехали.

Назнин закусила щеки зубами и пожевала их. Почему доктор Азад дал им денег? Рассчитывает ли он получить их обратно? Она вернет билеты девочек и свой собственный и отдаст ему все, что за них получит. Он думает, что они уезжают всей семьей. Почему он дал деньги? Может быть, на лекарство от болезни, которой заражены только в Тауэр-Хэмлетс, он сам ее открыл и дал название, которое никогда не попадет в учебники по медицине? Как он назвал ее? Синдром Возвращения Домой. У него самого брак развалился, может быть, он хочет спасти другую семью? Может, он просто хочет избавиться от Шану? Избавиться от смешного человека, который настаивает на родственности их душ?

— Доктор Азад, от вас ушла жена?

Лицо его помрачнело.

Давно ведь всем ясно, что ушла… Назнин прикусила язык.

— Нет, — мягко сказал он. — Она осталась. В некотором смысле.

— Да, — ответила Назнин, — конечно.

Поднялся ветер и бросил к ее ногам упаковку из-под печенья.

— Доктор Азад, почему вы дали моему мужу деньги?

На кончике его носа с возрастом появилась ямочка, сквозь щеки стали заметны скулы, вокруг глаз вспухли мешки, и, когда он улыбнулся, когда уголки рта поползли вниз, улыбка у него вышла широкая и щедрая.

— Очень просто. Потому что он мой друг. Мой очень близкий друг.

И день настал. Назнин сидела на кровати Биби. Девочки стояли возле стола Шаханы с таким видом, будто их скоро расстреляют. Назнин со вчерашнего утра не слышала от Шаханы ни слова. Все черточки ее лица собрались в центре, словно их шнурком стянули. Завязалась на узел. Закрылась поплотней. У Биби безысходное отчаяние сменилось безразличием. На широком холсте ее личика — ни единой строчки.

— Хотите, расскажу вам историю? Какую хотите послушать?

Биби еле заметно дернула плечиками. Шахана не шевельнулась.

— Шахана, Биби, послушайте меня.

Назнин замолчала. Что им сказать? Если открыть секрет, они не смогут ничего скрыть.

Рейс в два часа ночи. Шану подсчитал, что нужно выйти в десять. Назнин решила, что все расскажет в девять. За час они успеют попрощаться и все обговорить.