Бриллиантовая пыль

Сорокин метнулся было по коридору в сторону того крыла здания, что окнами выходило на Офицерскую улицу, и тут понял, что с бегством он опоздал. Из гаража пожарной части раздался многоголосый победный клич, затрещали выстрелы, по железным ступеням спасительной лестницы затопали сапоги. Сорокин побежал по опустевшему коридору Сыскной части, в дежурной комнате схватил с вешалки свое пальто и шапку и снова выскочил в коридор. Выстрелы и крики слышались, казалось, со всех концов здания. Затравленно оглянувшись по сторонам, Илья Юрьевич в панике бросился в противоположный конец длинного коридора, тем самым отрезая самому себе путь к отступлению. Добежав до парадной лестницы, Сорокин, осознав, что он оказался в ловушке, взбежал на последний этаж и рванул дверь кладовки, где хранились улики; в этой комнате, среди шкафов и полок можно было хоть как-то спрятаться. На его счастье, дверь оказалась незапертой.

Внутри кладовой горел свет, и кто-то возился среди стеллажей. У одного из шкафов Илья Юрьевич увидел чью-то спину в потертом пальто с барашковым воротником. Застигнутый врасплох человек резко обернулся, и в его руках блеснул золотым блеском металлический портсигар.

Копавшегося в шкафах кладовой Сорокин сразу же узнал, несмотря на пышные черные усы, свисавшие с верхней губы вниз, перпендикулярно линии рта.

— Господин Борштейн?! — воскликнул Илья Юрьевич. — Как вы здесь?.. Что вы здесь делаете?

— Это вы? — Натан Лазаревич не поверил своим глазам. — Вот уж действительно чудесное совпадение… Не иначе как сам бог вас сюда послал! — Борштейн рывком сорвал мешавшие ему накладные усы и со злостью отбросил их в сторону. — Где бумаги из портсигара?!

— Какой еще портсигар?! Какие бумаги?! Сейчас сюда ворвутся!.. Эти!.. — заголосил Сорокин. — Нам конец!

— Да знаю я, знаю, — посмотрев исподлобья на полицейского надзирателя, процедил Борштейн. — Это я их сюда привел…

— Что?.. — ничего не соображая от неожиданности и страха, пролепетал Сорокин. — Что происходит?..

— Где письмо?! — с угрозой в голосе спросил Борштейн. — Здесь, в портсигаре было письмо моего тестя! — Сорокин ничего не отвечал, мотая головой с вытаращенными от ужаса глазами. — Если вы не скажете прямо сейчас, куда девали письмо, я вас сам пристрелю! — Натан Лазаревич переложил портсигар в левую руку, а в правой — вдруг оказался револьвер. — Понятно вам?!

— Я тогда рапорт подал… Филиппову… — заикаясь, зачастил Илья Юрьевич. — Письмо приложил к рапорту… Он в деле об убийстве Отто Курца… В архиве, под литерой «К»…

— Где архив?

— Ниже этажом, прямо под этой комнатой…

В коридоре послышалась возня, мимо двери протопали несколько пар сапог; видно, революционеры уже добрались до верхнего этажа Сыскной части.

Борштейн молча сунул руку с револьвером в карман пальто и, не спуская глаз с Сорокина, сделал несколько шагов к выходу. Распахнув дверь, он выскочил в коридор и неожиданно что есть силы закричал, показывая рукой в сторону кладовки:

— Вот он — фараон! Здесь схоронился! Бей его!!!

Несколько человек с винтовками, толкая друг друга, ринулись в кладовую, а Натан Лазаревич, пользуясь сутолокой, ретировался в сторону лестницы и рысью побежал вниз, к архиву. Но тут он опоздал. Двери хранилища были сорваны с петель, а внутри уже вовсю хозяйничали вооруженные люди. Они с остервенением крушили прикладами винтовок шкафы, поддевали штыками папки, разрывая картон и разбрасывая их содержимое по комнате. В нескольких местах занимался огонь, проворно разбегаясь в разные стороны по устилавшим пол листам бумаги.

Борштейн некоторое время в растерянности стоял и смотрел на происходящее, не зная, что делать. Вскоре бесчинствующие в архиве революционеры стали один за другим выбегать в коридор, спасаясь от жаркого пламени, бушующего среди бумаг.

«Оно, может быть, и к лучшему, — решил Борштейн. — Надо уходить отсюда подобру-поздорову…»

Выбравшись из съезжего дома, Натан Лазаревич быстро пошел прочь, поминутно озираясь на полыхающие окна Казанской части. Свернув в Львиный переулок, Борштейн в очередной раз обернулся, задрав голову, в последний раз посмотрел на разоренное здание и тут же чуть не упал, споткнувшись о распростертое на тротуаре тело. Раскинув руки, на утоптанном снегу лежал труп Сорокина с окровавленной, истыканной штыками грудью и размозженным затылком. Видимо, тело несчастного надзирателя после учиненной над ним расправы выкинули из окна.

«Ну вот и чудненько, — пробормотал Борштейн, аккуратно перешагнув через бездыханное тело Сорокина, — теперь уж точно все шито-крыто…»