Бриллиантовый крест медвежатника

Легкие деньги — дело известное — легко и уходят. Непривычный ни в чем себе отказывать, Лабуньский прожил выигрыш в полтора года. Когда у него осталось не более трех тысяч, он решил вернуться к прежним занятиям и стал поигрывать на пароходах и в вагонах поездов. Доходы были стабильными, но через несколько лет он примелькался, и с ним стали отказываться садиться за игорный стол. Это был первый звоночек. Второй звоночек прозвучал, когда один конногвардеец, уличив его в подтасовке карт, до полусмерти избил его, сломав несколько ребер и нос. Вот почему, не дожидаясь третьего звоночка, Яцек решил снова сменить масть. Он сошелся с цирковыми, какое-то время показывал в балаганах и шапито карточные фокусы, а потом, набравшись циркового опыта, организовал собственную антрепризу в лице себя и прибившейся к нему цирковой сироты, которую он оставил в качестве ассистентки. Некоторые фокусы и номера он позаимствовал из репертуаров балаганов и шапито, некоторые придумывал сам и стал гастролировать с ними по уездным, а потом и по губернским городам России. Так родился Гарольдо Гарольдини и Карменцита, именно под которой сейчас постанывал от наслаждения великий и непревзойденный. Наконец судорога пронзила тело Гарольдини, и тотчас вслед за этим издала протяжный стон и Карменцита. Излились они почти одновременно. А ровно через минуту в дверь их комнаты постучали.

— Кто бы это мог быть в такой час? — удивленно посмотрел на Карменциту Гарольдини, переводя дыхание после любовной скачки.

Женщина в ответ неопределенно пожала плечами. Стук повторился, и в этот раз он был более настойчивым.

— Давай не будем открывать, — предложила Карменцита. — Мы спим. И нечего нас беспокоить.

— Может, что-то случилось? — предположил Яцек-Гарольдо.

— Конечно, случилось, — ухмыльнулась Карменцита. — У мадам Елизаветы пропали очень дорогие серьги.

— Ох уж эти твои шуточки, — ворчливо промолвил Лабуньский.

Стук вновь повторился, и кто-то за дверью громко произнес:

— Господин Гарольдини, откройте. Надо поговорить.

— Мы уже спим, приходите завтра, — сонным голосом отозвался Яцек.

— Этот разговор в ваших интересах, откройте, — настаивал некто за дверьми каюты.

— Открой, — нехотя велел магик.

Карменцита дернула плечиком, накинула на себя пеньюар, мало чего скрывающий, и пошла к дверям. Плечико у нее дернулось еще раз, когда вслед за худощавым мужчиной в их номер вошла та самая женщина, которая принимала участие в «смертельном» номере.

— Что фам угодно? — спросила Карменцита.

— Простите за столь поздний визит, — глядя на нее в упор, сказал Савелий, — но нам необходимо получить назад серьги вот этой, — он указал на Лизавету, — дамы.

— Я фас не понимать, — процедила Карменцита, медленно пятясь, так как Савелий продолжал наступать на нее. Так — Карменцита спиной, а следом за ней Савелий и Лизавета — вошли в комнату. Иллюзионист сидел на канапе в халате и курил папиросу. Он уже приготовился дать этим ночным визитерам должный отпор.

— В чем дело? — сухо спросил он и сердито уставился на Савелия. — Почему вы не давать нам отдыхать?

— Потому что мы хотим получить назад украденные вами серьги, господин иллюзионист.

— Ха-ха-ха, — деревянно рассмеялся Гарольдини, не меняя выражения лица. — Вы с ума сошли. Какие серьги?

— Те самые, с брильянтовой осыпью, что вы так ловко сняли с моей жены во время вашего эксперимента, — жестко ответил Савелий.

— Простите, но вы только что сказать, что пришли поговорить, и разговор этот в наших интерес, — напомнил Савелию Гарольдини.

— Именно, — согласился Савелий. — В ваших.

— Вот вы пришли и требовать какие-то серьги. Ну и где тут наш интерес, позвольте узнать?

— Ваш интерес в том, чтобы отдать серьги нам. Иначе за ними придет другой человек и будет с вами разговаривать уже не так вежливо и цивилизованно, как мы.

— Вы что, нас пугать? — сдвинул брови к переносице Гарольдини. — Нет у нас никаких серьги. Так что прошу покинуть наш кают.

— Хорошо, — просто согласился Савелий и лучисто посмотрел на великого и непревзойденного. — Покойной ночи.

* * *

Мамай дрых на лавке, подложив под голову котомку. Напротив него спали валетом каскадные певички Китти и Вишенка — на эту ночь грузинский князь ангажировал в свой нумер Душечку и Колибри.

Неслышно ступая, Савелий с Лизаветой подошли к Мамаю. Савелий протянул было руку, чтобы потормошить его за плечо, как вдруг Мамай вскочил и принял оборонительную стойку: ноги чуть согнуты, голова втянута в плечи, руки вытянуты вперед. Сверкнул финский нож.

— Мамай, Мамай, это мы, — сказал Родионов тоном, каким успокаивают испугавшегося спросонья ребенка.

— А-а, хузяин, — протянул старый слуга и спрятал финку в голенище сапога. Его широкоскулое лицо с жесткими морщинами приобрело вид, который хорошо знающие его люди назвали бы крайне приветливым. Рот расплылся в улыбке, обнажив крупные желтые зубы с частыми щербинами.

— Ты когда соберешься к зубному лекарю? — улыбнулся в ответ Савелий.

— Никогда, — сошла улыбка с лица Мамая. — Я их ощень баюс.

Савелий коротко хохотнул.

— Тише ты, — дернула его за рукав Лизавета. — Люди же спят.