Бриллиантовый маятник

Ещё минут пять Дронов расспрашивал Лихачёва, но больше ничего существенного скорняк сообщить не мог. Помощник пристава предупредил скорняка, чтоб из города тот не отлучался и не позабыл явиться завтра к назначенному часу к следователю Саксу для официального допроса. Впрочем, последнее напоминание было лишним, сомнений в том, что скорняк примчится на допрос не было; Лихачева буквально распирала гордость от собственной причастности к такому невиданному приключению.

Между тем Черняк нашел интересную свидетельницу. Её была кухарка Рахиль Чеснова, готовившая для Беккеров. Она жила в этом же дворе, правда, по другой леснице, арендуя маленькую тёмную комнатёнку на последнем этаже. Это была молодая ещё женщина, черноволосая и востроглазая, быстря в движениях и острая на язык. Отвечая на вопросы Черняка, она металась по просторной кухне, где у нее в чугунках и кастюлях что — то булькало, шкворчало, дымило. То и дело забегал на кухню кто — нибудь из детей, которых у нее оказалось трое, дергал мамашу за подол и получал то кусочек французской булочки, то яблоко, то чернослив.

— Да, я знала Саррочку, она была хорошая девочка, рассудительная, скромная, никогда ничего дурного за ней не замечалось. И при том совершенное дитя! — рассказывала сыщику Чеснова, — Тут соседский Колька канарейку на блошином рынке купил, так она эту канарейку из ложки поила. А как семейство их в Сестрорецк перебралось, она каждый день за кушаньями приходила. Я, знаете, живу тем, что людей кормлю: сейчас вот большой ремонт в бельэтаже рязанская артель ведёт, я всех и обслуживаю, девять душ. Так что и десятого человека накормить для меня не проблема. Саррочка как зайдет, бывало, так и примется рассказывать мне про свое житьё — бытьё. Да и то сказать — без родной матери растёт… росла, то есть… а с мачехой — то не ахти как сладко. Сам — то Беккер, хоть и добрый человек, а одно слово — рохля, подхалим, все лакейничал перед хозяином. Саррочка мне жаловалась, что Миронович ей всё рассказывал о своих любовницах, да о том, что он со своей женой не живет и что у него несколько любовниц. Разбойник, говорит, ненавижу его.

— За что она его ненавидела? — поинтересовался Черняк.

— Про то не сказывала, врать не буду. Он хотел, чтоб Саррочка в кассе жила, а она говорит… говорила, то есть… что ей даже жалованья не надо — лишь бы не оставаться в кассе. Только из — за старика — отца и работала. Лучше бы, говорит, в Сестрорецк уехать или даже целый день сидеть и работать, скажем, швеёй, чем жить в кассе ссуд.

— А в день убийства Сарра тоже сюда заходила?

— Да, ненадолго. Нарядная такая была! Платьице на ней праздничное, сапожки. Только грустная что — то очень была, говорит, тоска заела.

— А отчего тоска, не объяснила?

— Нет, не объяснила. Мне сказала, что и сама не понимает. Может, просто чувствовала свою близкую кончину? Ох — хо — хо… Сказала, накануне просила отца, когда он в Сестрорецк собирался, чтоб отвез ее туда, а он ей так ответил, что она и повторить не решилась.

— А потом?

— А что потом — ничего. Простилась и ушла.

— А о предстоящем вечере ничего не говорила?

— Нет, не говорила.

— А Мироновича вы вчера видели?

— Нет, во дворе с ним не сталкивалась, а в окно мне смотреть недосуг — видите же, какая у меня круговерть!

— Вот что, Рахиль, всё, что Вы говорите весьма важно. Вас пригласит к себе господин прокурорский следователь и Вы ему всё расскажите, вот как мне сейчас.

— Когда же это будет? — поинтересовалась Чеснова.

— К Вам явится квартальный, либо его помощник и сообщит о дне и часе допроса, скажет куда явиться и кого найти — одним словом, всё объяснит. Ваша задача всё правильно выполнить и повторить этот рассказа.

— Мы люди маленькие, закону не перечим, коли надо, так явимся и повторим.

Спускаясь по черной, пропахшей кислыми щами лестнице, Черняк представил себе, как вот точно так же вчера шла по этой лестнице Сарра Беккер — маленькая еврейская девочка, у которой сердце сжималось от необъяснимой тоски. Может, и в самом деле человеку дано почувствовать свою близкую смерть? А может, она всем нутром чувствовала угрозу, исходящую от хозяина? Черняк был очень рад тому обстоятельству, что появился важный свидетель и что именно ему, Викентию Черняку, довелось его отыскать.

3

Между тем важнейшим моментом расследования была проверка alibi хозяина ссудной кассы. Следователь Сакс отрядил на это дело Гаевского с Ивановым. Те взяли извозчика, на котором и проехали весь путь из кассы на Невском до дома номер 4 по Болотной улице, где кваритровал Миронович. Вообще в Петербурге Болотных улиц было пять, а кроме них также два Болотных переулка и даже Болотный проток; Миронович жил на Болотной, расположенной в Московский части, в тихом питерском районе, известном под названием Коломна. Чистое время езды до его дома составило 23 минуты, правда, как рассказывал Миронович, он не сразу поехал домой, а какое — то время провёл на Невском проспекте, разговаривая со знакомыми. Стало быть на эти 23 минуты следовало накинуть еще сколько — то.