Бриллиантовый маятник

— Не — ет, не обижает. Не та у него натура. Строг, конечно, требует чтоб лишних свечек не жгли, да хозяйство чтоб разумно велось — так на то ж он и хозяин дома! А детям и гостинцев всегда привезет, и меня не забудет. Слова плохого о нём никто не скажет.

— А вы знали Сарру, дочку приказчика?

— А на что она мне? Я в кассу не езжу, в дела мужа не суюсь. Слышала, что убили ее. Жалко, конечно, девочка ещё совсем была.

Гаевский стрельнул глазами на Иванова. Последний, сидевший до того с отсутствующим видом, мгновенно оживился.

— А от кого Вы это слышали? — спросил Иванов.

— Так Иван Иваныч заезжал домой пообедать и рассказал, как кассу ограбили. И про дочку Беккера тоже. Дело — то такое… как смолчать!

Сыщики мгновенно переглянулись.

— А когда же это он приезжал? — поинтересовался Иванов.

— Да недавно, часу ещё не прошло. Похлебал зелёного супа без хлеба и даже не прилёг после обеда, умчался куда — то. Сказал, что дело, видно, на месяц — другой придётся прикрыть, пока касса будет опечатанной стоять. Поехал в газету объявление давать о досрочном возврате залогов. Видимо, это необходимо.

— Да, таков порядок. Касса не сможет какое — то время работать и залоги следует предложить клиентам досрочно выкупить, — кивнул Иванов, а потом неожиданно перескочил на другое, — Скажите, а как Вы время определяете?

— Так вот же ходики, на стене висят.

— И Вы пришли в эту комнату и на них посмотрели, когда Иван Иваныч вчера вернулся?

— Да нет, — смущенно отвела глаза Мария Фадеевна, — я вчера на них и не смотрела вовсе. Просто знаю, что все было, как обычно, как каждый вечер бывает. Вот и все.

— Мария Фадеевна, а отчего вы живете невенчанные? Уж простите меня за такой вопрос, но наверное, многие интересуются… — продолжал расспрашивать Иванов.

Нить разговора перешла к нему. Его манера вести беседу резко отличалась от манеры Гаевского: сухо, без улыбки он выстреливал мало связанные между собой вопросы и как будто даже не слушал ответы. Подобное впечатление, разумеется, было неверным; просто выработанный многими годами опыт научил его скрывать от собеседника конечную цель своих расспросов.

— Да что уж… Кому б другому не простила. Но вы — то я знаю, не из пустого любопытства интересуетесь — работа у вас такая. А невенчанные потому, что он уже венчался, да только с женой уже давно не живет. Но вы не подумайте ничего такого — он ей дает на содержание, и детям тоже. Чай, не чужие, своя кровь. А мне и не жалко. У него до меня еще одна жена была, уже после той, первой. И её с детями он тоже не пустил по миру. А иначе и не по — христиански вовсе!

— Что ж вы, такая молодая, красивая женщина, сошлись с таким… в годах уже…

Мария Фадеевна хитро и довольно глянула на сыскного агента и, сложив губы тробочкой, подула на поднесенный в болюдце чай. Выдержав паузу, она проговорила кокетливо:

— Да разве в мужчине важна молодость? Я вот раньше чего хорошего в жизни видала? В няньках у чужих людей служила. А теперь вот у меня и дом, и детки, и муж. Ну, разве что невенчанный… А вообще Иван Иваныч — мужчина хоть куда, даром что усы седые. — она мелко засмеялась, показав ровные белые зубы.

— А как он был вчера одет?

— В то же, что и сегодня. Одежду не сменил.

Предупредив сожительницу Мироновича о возможном вызове на допрос к следователю, полицейские откланялись и вышли во двор. Отослав квартального на розыск местных дворников, Гаевский повернулся к Иванову:

— Что — то много у нас проколов, Агафон. Как же это может быть, что Миронович спокойно ушёл с места преступления и предупредил домашних, а — а? Куда пристав смотрел?

— Пристав сидел на ломберном столике, — усмехнулся Иванов, вспомнив «летучее совещание», устроенное Саксом, — Но это, конечно, бардак какой — то. Главное состоит в том, что Миронович обернулся туда — сюда и никто из полицейских в кассе не заметил его отсутствия. А ведь он должен был отсутствовать не менее часа!

— Хороший у него тыл, правда? — спросил Гаевский, имея в виду поведение Фёдоровой.

— Я в этом даже не сомневался. К этой женщине через сожителя пришло богатство. Она его не сдаст.

Дворницкая располагалась в самом углу двора в полуподвальной комнате, изгибавшейся буквой «Г». Одна дверь в нее вела из — под лестницы первого этажа подъезда, а другая — со двора. Несмотря на настежь открытые форточки, в ней было душно от трех закипавших самоваров, установленных в ряд на длинной печи. Солнце совсем не проникало в тёмные оконца, выходившие в тесный двор, застроенный дровяным и каретным сараями.

Дворников оказалось двое, оба лет 50–ти, рослые, немногословные.

Старший из них, Егор Шишкин, смуглый мужчина с насупленными черными бровями, придававшими ему хмурый вид, возился с печкой, и отвечал на вопросы полицейских словно по принуждению, вяло. Младший, вызванный квартальным с улицы, примостился на колченогом табурете, смотрел на визитёров выжидающе.

— Да, г — н Миронович вернулись вчера в 22.30. Это точно, — уверенно сказал Шишкин.

— Вы на часы посмотрели? — Иванов демонстративно оглядел помещение. Никаких часов не было в помине. — Откуда время — то могли знать?