Бриллиантовый маятник

— Нет, не удалось, он оказался ловчее и успел отскочить, — так же с улыбкой ответил Алексей Иванович. — Кроме того, удалось установить, что она многократно лечилась в петербургских больницах. Вот, я составил списочек, на всякий случай, Вам на память, — Шумилов протянул Николаю Платоновичу сложенный вчетверо листок.

Карабчевский развернул лист и прочитал написанное: «1. 11 марта — 8 мая 1878 г. Больница Св. Николая Чудотворца; 2. 8 мая–28 июня Петропавловская б — ца. Продолжение лечения. Выписана под ответственность матери; 3. 4 июля — 9 июля 1879 г. Калинкинская больница; 4. 28 августа — 29 сентября 1879 г. Калинкинская больница; 5. 15 ноября — 2 декабря 1880 г. Калинкинская больница; 6. 13 февраля — 7 апреля 1881 г. Александровская больница; 7. 27 апреля — 1 мая 1883 г. Калинкинская больница; 8. 3 июня — 27 июня 1883 г. Александровская б — ца. Тиф»

— С диагнозами, сами понимаете, всё сложнее — это как — никак врачебная тайна. — продолжил Шумилин, — Узнал только, что она лежала в отделениях для умственных расстройств, гинекологическом и инфекционном. При наличии полицейского запроса проблема установления диагнозов решится просто. И ещё. Я свозил её в Таврический парк и рассмотрел указанную ею скамейку, на которой она опробовала гирю.

— Так, так, хорошо, что не забыли, я как раз хотел Вам напомнить, — заинтересовался адвокат, — и что же оказалось?

— Трудно сказать. Есть вмятины, но время и причина их образования известны одному Богу. Надпись есть невнятная карандашом: «21 авг.», причем единица написана нечётко, может быть, не «21», а «27». Да, вот еще один примечательный факт: соседка в доме Швидленда на Разъезжей, некая Аграфена Перегудова, с которой Семенова немного общалась (у нее, кстати, тоже пропали серьги) рассказала, что Семенова ей как — то в августе поплакалась, что, дескать, денег нет, заимодавцы полицией грозят, и что она, Семёнова, пыталась заработать своим телом на улице. Пару раз удалось подцепить клиентов, но и это не решило проблему денег. А Безак, дескать, всё требует и требует, и ему решительно всё равно, откуда она их раздобудет.

— По всему чувствуется, что Миша этот — порядочная сволочь и сквалыга, — проговорил Карабчевский, — Его к этому делу тоже надо будет притянуть, но… это уже не наша задача. Сарру Беккер он, насколько я понимаю, не убивал, а потому пусть далее господин Сакс ломает голову над разделением ответственности соучастников: где там подстрекательство, где недонесение, где сговор. Моя задача, как защитника Мироновича, куда скромнее.

Карабчевский прошёл по кабинету, остановился у окна, наблюдая за сутолокой улицы.

— В ближайшую неделю мы отпустим Семёнову для того, чтобы она явилась в полицию с повинной. На этом я буду считать Вашу миссию оконченной. Причём, выполненной с честью. — подчеркнул присяжный поверенный, — Но пока ещё есть одно весьма щекотливое предприятие, где мне пока без Вас не обойтись.

— Слушаю Вас, Николай Платонович.

— Надо отвезти нашу дамочку на место преступления, чтоб она показала, как всё было. Касса Мироновича, как Вы знаете, стоит опечатанная полицией. Мы прибегнем к помощи самой же полиции. Друг Мироновича, о котором я уже упоминал, служит помощником пристава 1–го участка Московской части. Зовут его Боневич Владимир Иванович. Он организует официальное вскрытие помещения кассы завтра в 10 часов утра. Сможете сопровождать Семёнову? Но и не только сопровождать, а и оценить достоверность её рассказа, так сказать, на месте.

— Разумеется. После всего того, что мною сделано по делу Мироновича я бы счёл это своим долгом.

— Прекрасно. Будьте завтра в 9.45 вместе с Семёновой возле памятника Екатерине Великой в Екатерининском саду. Боневич сам найдёт Вас.

— Конечно, буду.

Ещё не было 9 часов утра, когда Шумилов заехал на квартиру Верещагина, где все эти дни под охраной старого полицейского жила Екатерина Семёнова. Алексею пришлось некоторое время ждать, пока женщина напьётся чаю с пирогом и облачится в верхнее платье; потом она долго прицепляла к голове черную шляпку с вуалью. Семёнова с поразительным любовным терпением снимала и одевала шляпку, придавая ей различный наклон, пару раз перецепляла вуальку. Эта обезьянья возня перед зеркалом продолжалась, наверное, с четверть часа. В течение всего этого времени Семёнова оставалась совершенно невозмутима, болтала о какой — то чепухе. А Шумилов чувствовал, что наливается гневом и, не желая признавался в этом самому себе, раздражался лишь ещё больше. В конце — концов, они покинули квартиру Верещагина и Шумилов испытал немало облегчение оттого, что ничем не выказал своё нерасположение Семёновой.