Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало

— А так! Помещать их в те самые концлагеря, в которых мучили людей! В которых производили опыты над людьми! Возможно, не отправлять этих молодчиков в газовые камеры, раз уж у нас нынче демократическое общество, а заставлять их работать так, как это делали фашисты! Кормить их по той норме, по которой кормили их бабушек и дедушек! И оценивать по той градусной шкале, по которой оценивали фашисты! Славянин? Неполноценная раса! Кавказец, цыган — недочеловек! Уверяю тебя, тогда и длительное заключение не понадобится. Они очень быстро поймут, что такое их идеология на практике. И все эти неофашистские организации увянут на корню. Ведь человек так подло устроен, что способен понять, что такое хорошо и что такое плохо, лишь испытав это на собственной шкуре. Знаешь, каким должно быть наказание будущего?

— Каким? — испуганно спросила Валька.

— Оно должно быть для человека, совершившего преступление, собственным адом. Убил? — Пожалуйста. Человека погружают в сон, в котором он оказывается в той же ситуации, но на месте жертвы. Украл? — Ради бога! Он проживает жизнь, в которой его дети лишаются возможности получить образование и найти работу, потому что какая-то беспринципная сволочь украла деньги, выделенные их на образование. И так далее…

— Ба, тебе нужно баллотироваться в Думу, — поощрила ее Валька.

Евдокия Михайловна запрокинула голову и звонко расхохоталась.

— Избави боже! Наших депутатов я бы приговорила ко сну, в котором они и их семьи обязаны были бы существовать в мире их собственных законов! Вот уж самый страшный вариант личного ада!

Отсмеялась и помрачнела.

— Такого ада я не пожелаю даже самой себе.

— Тогда какой личный ад ждал бы тебя? — спросила Валька. И осеклась, наткнувшись на мрачный взгляд бабушки.

— Не скажу, — ответила Евдокия Михайловна. Подумала и добавила: — Я только хотела тебе объяснить, что считаю самым страшным человеческим пороком вовсе не трусость, а то, к чему она ведет — способность к предательству. Причем тогда, когда речь не идет о жизни. Предать можно любовь, дружбу, чужое доверие… И так далее. Предательство — вот худший человеческий порок.

— Понятно, — сказала Валька. Разговор неожиданно принял слишком серьезный оборот, чтобы она могла пожаловаться бабушке на нелепую ситуацию, в которой оказалась. Слишком мелкими выглядели ее проблемы на фоне тех, о которых говорила Евдокия Михайловна. Но бабушка неожиданно пришла ей на помощь.

— У тебя неприятности?

— Ничего такого глобального, — быстро ответила Валька, соображая, удобно ли сейчас делиться собственными мелкими проблемами.

— Для меня все твои проблемы — глобальные, — мягко сказала бабушка. И напомнила:

— Ты моя любимая родственница. Ты в курсе?

Валька слезла с дивана, подошла к столу, за которым сидела Евдокия Михайловна, и обняла ее за шею.

— Ну, давай рассказывай, — поощрила бабушка, погладив ее руки.

— Понимаешь, — начала Валька, — я познакомилась с одним молодым человеком…

— Ну, слава богу!

— Не перебивай. Так вот, он цыган.

— И что? — не поняла бабушка.

Валька оторвалась от нее и отошла к окну.

— А-а-а! — протянула Евдокия Михайловна. — Понятно. Ты обдала презрением его неполноценное происхождение…

— Ба! — с отчаяньем сказала Валька, — я сама не знаю, почему это получилось!

— Что же здесь непонятного? — пожимая плечами, сказала бабушка. — Бедная моя девочка… Ты не виновата. И газеты, и телевидение тебе ежедневно вбивают в голову чувство расового превосходства. Оно у тебя в подкорке отложилось.

— Но ты ведь тоже смотришь телевизор и читаешь газеты? Почему у тебя не отложилось?

— Я — старая женщина, — внушительно ответила Евдокия Михайловна. — Мной уже нельзя манипулировать с такой же легкостью, как тобой. Но хорошо, что ты чувствуешь, как это глупо. А молодой человек симпатичный?

— Симпатичный, — признала Валька с неохотой.

— Умненький?

— Даже слишком, — раздраженно ответила Валька. — Он раз десять сумел меня выставить полной дурой.

— И тебя это злит?

— Безумно! — честно ответила внучка. И, не переводя дыхания, спросила:

— Что мне делать?

— Все очень просто, — успокоила бабушка. — Пойди к нему и скажи, что чувствуешь себя полной дурой. И попытайся объяснить почему. Только очень честно. Не играй в прятки с самой собой.

— Ты думаешь?

Валька нерешительно преступила с ноги на ногу.

— Понимаешь, я его почти не знаю. А вдруг он не стоит такой откровенности?

— Тогда сделай это не для него, а для себя, — строго ответила Евдокия Михайловна. — Тебе ведь это мешает? Чувство вины, я имею в виду?

— Мешает…

— Вот и избавься от него. А избавляться от молодого человека или нет — решишь позже. Поняла?

— Поняла, — ответила Валька, ощущая странное облегчение. В принципе, она и сама хотела сделать тоже самое, но, вооруженная одобрением бабушки, почувствовала себя уверенней.

— Вот и умница, — спокойно сказала Евдокия Михайловна.

Дверь библиотеки распахнулась, и Нина вкатила в комнату сервировочный столик с чайными чашками.

— А теперь давай пить чай, — пригласила бабушка, и Валька послушно вернулась к дивану.

— Кстати, ба, как правильно говорить: «чем обязана» или «чему обязана»?