Бриллианты безымянной реки

Сказав так, личность за стойкой продолжала изучать штампы в паспорте Анны.

– Давайте же письмо! Я уверена, оно есть!

– Сашка! Давай письмо! – Георгий хряпнул кулаком по стойке.

Очередь притихла.

– У, бешеный! Зверью прививки от бешенства делает, а о себе позабыл, – проговорил кто-то, и письмо действительно тотчас же явилось.

Анна распечатала и развернула его так торопливо, что едва не разорвала в клочья. Отец излагал в своей обычной требовательной манере.

«Здравствуй, дочка!

Когда ты получишь это письмо, Гертруда Оганесовна уже будет лежать на Хованском кладбище. По иронии судьбы ты была предпоследней, с кем она говорила при жизни, а последним был я. От неё я узнал о вашем разговоре. На похороны ты не успела, но всё равно поторопись вернуться в Москву. Клавдий Васильевич сообщает мне, что телеграммы от Гамлета продолжают поступать. Я советовал ему написать заявление в милицию, но он не хочет впутывать следственные органы в свои семейные дела. Ты понимаешь почему. Последнюю телеграмму получил от тебя две недели назад, но я спокоен. Уверен, ты всё ещё там и уж ты-то не пропадёшь. Уж ты-то вернёшься цела и невредима. Я рассчитываю на твоё здравомыслие, ведь ты моя дочь».

Читая письмо из дома, она то и дело посматривала на Георгия, спотыкалась об его внимательный взгляд, устремлённый в исписанный отцовскою рукою лист, и продолжала чтение. Ей нравилось, что Георгий читает письмо из дома вместе с ней. Это сближало их, делая почти родными.

В письме довольно обстоятельно приводились подробности похорон Гертруды Тер-Оганян: описание выражений лиц и поведения присутствовавших и даже их одежда. Отец не раз выразил уверенность в том, что товарищ Цейхмистер искать пасынка не будет. Письмо заканчивалось знакомым затейливым росчерком. Далее следовали дата и адрес – улица Горького. Отец писал письмо в своём рабочем кабинете. Анна сложила письмо и сунула его в карман.

– Папка, – тихо проговорила она. – Father.

– Деловой человек, – кивнул Георгий. – Такие везде нужны: и на улице Горького, и на безымянной речке. Скучаешь?

– I’m worried[102]. Надо домой.

– Машина ждёт.

За окном тарахтел двигателем знакомый уазик «Вилюгэсстроя». Почему водитель не глушит двигатель?

– Папаша у тебя деловой. Москва. Улица Горького. Центр! Наверное, Красную площадь видать из окна кабинета. Мавзолей! – проговорил Георгий. – А я-то… Вам не сгожусь…

Он выглядел откровенно расстроенным. Устроившись на заднем сиденье уазика, сосредоточенно протирал запотевающие стёкла своих очков.

– Ты сгодишься. Папка одобрит. I’m sure![103]

Анна порывисто обняла его.

– Надо торопиться. До рейса осталось три часа, а дороги тут сама знаешь какие. Осень. Распутица.

За окном действительно моросил ледяной дождик. Мелкие капли, сбегая к подоконнику, оставляли на окне длинные следы.

– Нам пора.

– We have to go[104].

* * *

Анна бежала к зданию аэропорта, часто оскальзываясь на снегу. Тёплая куртка Георгия дважды соскальзывала с её плеч, а засунуть руки в рукава она нипочём не соглашалась. Волосы обоих убелил тихо падающий первый снег ранней якутской зимы. Зал аэровокзала встретил их душным теплом.

Георгий настоял, и Анна сдала свой чемодан в багаж. До посадки ещё оставалось время, и они отошли в сторонку, к витринному окну, за которым курился печными дымками городок Мирный. Начало сентября, а всё вокруг белым-бело. Чистый снег испещрён мириадами следов, негатив неба звёздной ночью. Опять зал ожидания аэропорта. Опять витринное окно и размеренная надёжная работа на лётном поле. С этого началось их знакомство. Этим оно и закончится?

– Weird[105]… я побывала во множестве аэропортов. Все они одинаковы. Я боялась летать, и любой аэропорт связан для меня с чувством страха. Этим и похожи. Ну и ещё вид за окном – то кактусы и пальмы, то голая степь, то горы. А тут всё иное. И первый снег в начале сентября, и страха нет.

– Вот.

Георгий раскрыл ладонь, подал её Анне. Анна приняла его ладонь обеими руками, как принимают блюдо с изысканными яствами. Он вздрогнул, подумав: уж не целовать ли собралась, на короткое время сомкнул ладонь. Она рассмеялась.

– I’ll just take a look[106]. Хиромантия.

Он снова раскрыл ладонь. Большой палец огибает линия жизни, длинная, хорошо выраженная, как пропаханная плугом борозда. Кроме обычных бугров, впадин и линий, на ладони обнаружилось несколько разновеликих крупинок невзрачных, как семена полевых цветов, но с лёгким блеском. Самая большая крупинка размером с чечевицу и чёрного цвета, остальные – гречишные семена, да и только.

– Есть люди, умеющие гадать по линиям на ладони. Вот это линия жизни, а это…

– Забирай. Это подарок.