Бриллианты для диктатуры пролетариата

Чуть ниже: «Сегодня в кафе „Золотой лев“ концерт и танцы между столиками новинок — фокстрот и шимми». И рядом «Завтра в „Вилле Монрепо“ вечер в пользу артистов! Участвуют Замятина, Боссэ, Тхала, Тиман, цыганский хор Коромальди. За вход плата повышенная. Начало кабарета в 10 часов вечера». На третьей полосе Александр Черниговский разбирал новую постановку в «Русском театре»: «Ревизора» ли видим мы? Где горький гоголевский смысл, где разящий хлыст сатиры? На смену всему этому пришло горестное сожаление по ушедшему, по всему тому, что определяло быт и уклад поместной России. То, что должно вызывать гнев и презрение зрителя, в постановке г-на Кассера, наоборот, рождает умильное переживание по утерянному с победой большевиков! И это в то время, когда мы должны воспитывать нашу молодежь в готовности отдать лучшие порывы юности, а если потребуется, и жизнь в борьбе за освобождение родины! Если бы г-н Кассер задумал сделать «Ревизора» как сатиру против большевизма, против уродства Совдепии, погрязшей в чинопочитании, — тогда он заслужил бы наше гражданское спасибо, ибо ничем нельзя зажечь людские сердца, кроме как глаголом».

— Чем увлечены? — спросила Боссэ, выходя из ванной. Была она одета в серое платье, легко и просто причесана, и пахло от нее хорошим мылом.

— Черниговским.

— Милый Сашечка… Голодает… Мы его подкармливаем. Он славный, только озлоблен, на ежика похож.

— Бедный ежик.

— Я покупаю к утреннему кофе печенье — его пекут здесь напротив по моему рецепту. Вы подождете пять минут?

— Подожду, — ответил Исаев и показал глазами на телефонный аппарат.

Боссэ отрицательно покачала головой и чуть кивнула на окно: Исаев понял, что она будет звонить не отсюда, вероятно, для этого и было придумано печенье. Он еще раз внимательно посмотрел на нее, и она ему чуть улыбнулась и пошла к вешалке. Он ее опередил, помог надеть плащ и протянул маленькую, плетенную из соломки сумочку.

— Нет, спасибо, там мне готовят пакет, чтобы удобнее и наряднее нести. Читайте газеты, я сейчас.

Он сел к столу, пролистал еще раз газеты и отложил их с досадой; поднялся, отошел к окну, выглянул на улицу. Через булыжную дорогу, чуть раскачиваясь на каблучках, бежала Боссэ с огромным, но, видимо, очень легким свертком в руках.

— Вот и я, — сказала она, ставя сверток на стол. — Я взяла много необычайно вкусных вещей.

Она включила граммофон — новую американскую модель — и поставила Моцарта.

— Он утренний композитор, — сказала Лида, — после него так прелестно жить на свете. Я позвонила к Роману. Он сказал, что все будет хорошо и что «товарищи уже начали наблюдение за всеми объектами».

— Спасибо.

— Пожалуйста, называйте меня хотя бы Лидой. Или мадемуазель Боссэ, а то вы говорите со мной как со столом.

— Это в традициях русского театра — стол ли, шкаф.

Лида рассмеялась.

— Что вы? — спросил Исаев, зараженный ее весельем.

— Первый раз вижу интеллигентного человека — оттуда…

— Откуда? — не понял Исаев.

— Из ЧК, — тихонько прошептала она.

— Ну, спасибо, — сказал он, — тронут…

— Угощайтесь дарами Ревеля. Особенно вкусны белые пирожные со сливочным кремом. А вот «наполеон» сегодня неудачен, слишком сухой…

— Я не ем сладкого, Лида.

— А я-то старалась, дуреха. Все ваши — необыкновенно застенчивые люди, только за компанию едят, а ведь я — на жесточайшей диете…

— Ну, давайте, я — «наполеон», а вы — одно сливочное.

— Ох какой хитренький — я женщина волевая. Не буду.

— С вами сразу легко: это — редкое качество у наших женщин.

— А я не совсем ваша женщина, — ответила Лида, — папа — француз, а мама — эстонка.

— Вы давно с нами?

— Два года…

— Отчего вы сказали, что я — первый интеллигентный «оттуда»?

— Потому что остальные добрые, но все какие-то стальные, а не плотские. И сразу смотрят, нет ли отдушины в соседний номер с фонографом, будто я сама этого до смерти не боюсь… А потом вы Рублева назвали… «Буржуй проклятый, иконы писал» — так мне один ваш сказал.

— Это пройдет.

— Я за это Богу молюсь… Я верующая, вы это, пожалуйста, запомните и при мне никогда не ругайте Христа.

— Вы православная?

— Я никакая. Я просто в Бога верю. У меня вообще-то богов много — Христос, Бах, Толстой… Иногда собеседник делается Богом — но это ненадолго. Мой муж был Богом… Я не сумасшедшая, просто я всегда говорю то, что думаю, — иначе как-то совестно людям в глаза смотреть. Хотите еще кофе?

— С удовольствием.

— Господи, не отказывается! Ура! Власть переменилась! Вы на прощанье скажете: «Товарищ, береги себя» — или нет?

— Скажу.

— Жаль. А то б вы мне совсем голову вскружили. Я очень влюбчивая, Максим Максимович, — вас так надо называть? Максим Максимович. Почему вы — с ними?

— А вы?

— Ну, это дурно — вопросом на вопрос.

— В общем-то верно. Как отвечать — я вас толком не понимаю: где кокетничаете, где вправду интересуетесь?

— Ну, я не знаю, где и как… Разве я могу сама себя разделять? Ваши себя так контролируют, так уж контролируют — оттого за ними и следят. Надо все время быть самим собой — как Бог на душу положит. У меня есть леденцы. Хотите?

— Спасибо. Не хочу.

— Да ну вас к черту… Ничем не угодишь…