Бриллианты для диктатуры пролетариата

– Языком меньше трепи, вот тишина и настанет. Пару еще, пару! Подналяжь как следует!

Белый машинист и офицер, дежуривший по паровозу, поначалу смеялись, когда следили за тем, как красный бронепоезд набирал ход.

– Резвунчики, – сказал офицер. – Играет кровь огнем желаний. Поддайте еще, пусть испугаются.

Но когда они увидели, что красный бронепоезд мчится им навстречу со все нарастающей силой, офицер потеребил ус и спросил машиниста:

– А может быть, он пустой?

– Кто?

– Бронепоезд…

– Может быть.

– Начинили паровоз толом и разогнали.

– Господи, помилуй. Что делать-то? Он ведь прямо на нас прет.

– А вы думали, он к бабушке на чай заедет?!

– Ей-ей, пустой!

– Почему?

– Не свистит, не сигналит, на психику гудком не давит.

– Он скоростью давит на психику.

Никита замер у приборов и, когда Пахом решил было выглянуть в смотровое окно, одернул:

– Не егози!

– А скоро?

– Узнаешь, когда надо будет. Зачем зря смотреть?

– Где они, хотел поглядеть.

– Рядом.

– А ты почем знаешь?

– Знаю.

– Никит…

– Чего?

– Ты меня прости, если я над тобой маленько надсмехался при бойцах.

– Не пой, не на клиросе. Тут кто кого пережмет. А пережмет тот, кто не будет выглядывать. Я вон и то боюсь.

– Серьезно?

– А ты как думал…

– Испаримся мы с тобой, будто ангелы.

– Давай лопату, я покидаю.

– Хрен с ним, айда поглядим?

– Пока не моги.

– А когда?

– Скажу, не бойся. Пока песни ори, с песней ничего не страшно.

– Они ошалели, эти красные идиоты, – говорит офицер машинисту. – Мы сейчас столкнемся.

– Не сейчас, но скоро.

– Пора выпрыгивать?

– Здесь не спрыгнешь.

Дежурный офицер смотрит в окошко: бронепоезд несется по высокой насыпи, прыгать вниз, на валуны, – значит неминуемо разбиться насмерть.

– Стоп! – кричит офицер. – Стоп! Полный назад!

– Стоп! – орет машинист помощнику. – Стоп, мать твою! Стоп, а не вперед! Сплющимся ж, дура!

– А-а-а! – кричит кочегар, бросает лопату и, схватившись за голову, начинает прыгать, приседать и натяжно, длинно выть. – Пустите, прыгну! Пустите, Христа за ради!

– Стоп! – кричит офицер, еще раз выглянувший в окно. – Стоп! Стоп! Стоп! Стоп!!!

САЛОН БЛЮХЕРА

– Итак, – докладывает дежурный адъютант, – наш бронепоезд ворвался на станцию Волочаевскую, оттеснив белый бронепоезд.

– И тем не менее, – сухим, надтреснутым голосом говорит Гржимальский, – я просил бы не начинать штурма.

– Почему? – спрашивает Постышев.

– Я имею в виду наш разговор с главкомом о мирном предложении Молчанову.

– Кого вам жаль из тех, кому предстоит сражаться, – белых или красных? – с ехидцей спрашивает кто-то из командиров.

– Мне жаль русских, – сухо отвечает Гржимальский.

Минутное молчание.

– Что вы предлагаете? – спрашивает Постышев.

– Послать к Молчанову парламентера с предложением мира.

– Вы согласитесь пойти?

– Нет.

– Отчего?

– Я не боюсь смерти, которая ждет меня у них как изменника родины, – Гржимальский кривит губы. – Я боюсь бесцельности моего визита. Меня расстреляют как отступника, вам не ответят, а вы – гордецы, другого не пошлете… Поверьте, я не становлюсь сентиментальным, что обычно происходит в старости с боевыми генералами, просто мне жаль русских.

– Это свидетельство нашей слабости – предлагать им мир, – слышен голос.

– Запомните, – отвечает Блюхер, – предложение мира – это первейшее свидетельство силы.

СТАВКА МОЛЧАНОВА

Генерал лыс, худ и высок. Усы его обвисли книзу по-украински, как у Тараса Бульбы на старинных иллюстрациях. Одет он в зеленый френч, сшитый из солдатского сукна, без орденов, с походными погонами, на левом рукаве возле плеча вшит большой овал, на котором четко изображены череп и кости. Это символ смертников.

Он стоит посредине штабной комнаты, широко расставив ноги, обхватив себя руками за плечи, и слушает красного парламентера, комполка Уткина, который читает послание Блюхера. Голос у парламентера срывается от волнения, и каждый раз, когда это случается, Молчанов прищелкивает пальцами левой руки, как танцовщик.