Бриллианты и булыжники

Автор «Петербургских зим» дает ряд картин из дореволюционной жизни Блока: его тяга к грязным трактирам, к компании пьяных пошляков. Перед читателем невольно встает аналогичный облик Свидригайлова – то же опустошение души, гниение, безысходность…

«Эх, эх, без креста…»

Я сам не видал в эти годы Блока, но часто встречал В. Брюсова и его тогдашнюю подругу поэтессу Адалис[117]. Тем же свидригайловским запахом несло от обоих.

Как должен был чувствовать себя попавший в эту зараженную, тлением атмосферу свежий и к тому же талантливый человек? Мог ли он защититься, устоять, сохранить себя?

Г. Иванов показывает наряженного оперным пейзаном Есенина, выходящего на эстраду с букетом искусственных васильков; показывает тоже ряженого и подрумяненного Клюева. Оба они пришли в литературный Петербург «Серебряного века» целостными русскими мужиками. Один от рязанских полей, другой – из олонецких лесов. Автор гремевшей тогда поэмы «Стенька Разин» Сергей Городецкий загримировал их лица и души. Этого требовали изыски «Серебряного века». Оба поэта погибли.

Необычайно ярки и типичны для той эпохи данные Г. Ивановым портреты М. Кузьмина и Р. Ивнева. Оба они блестящие в своей творческой внешности, но внутренне опустошенные, рафинированные снобы. Первый из них, автор утонченно-порнографических «Крыльев», тогда «владел думами» молодежи. Второй – аристократ, вращавшийся в высшем петербургском обществе, – в дальнейшем цинично продавался большевикам.

Список таких продавшихся поэтов «Серебряного века» я мог бы несколько дополнить. Г. Иванов дает в своей книге верный и выпуклый портрет поэта Владимира Нарбута в его молодости. В 30-х годах тот же Нарбут редактировал мои брошюры о республиках Средней Азии и тщательно вставлял, где только возможно, имя Сталина и славословия ему. Мы часто встречались, и я могу засвидетельствовать, что он, оставаясь беспартийным (в партию его не приняли), был правоверней и подхали-мистей любого партийца.

Куда девался другой наш общий знакомый, прекрасно описанный Г. Ивановым Борис Пронин[118], содержатель ночных богемных кабаков и друг всех поэтов «Серебряного века», я не знаю, но на Соловках я встречал некоторых членов контрреволюционной организации начала двадцатых годов, выданных этим Прониным и почти полностью истребленных. В их числе было несколько молодых поэтов и артистов. Данные Г. Ивановым зарисовки быта пронинского кабака вполне уместны в книге. Они очень характерны, как иллюстрации литературного «феврализма».

Полон интереса и неожиданности для большинства читателей данный Г. Ивановым портрет прозаика Муйжеля[119], писателя «с убеждениями», бойко строчившего революционно зажигательные рассказы «из народной жизни». Этот революционный народник неожиданно для автора книги, а еще более для читателя оказался… генералом, к тому же штабным. В паре с ним дефилирует другой генерал и профессор Военно-Медицинской академии, содержавший и культивировавший «вывернутых наизнанку» футуристов Крученых, Бурлюка и пр., обративших его солидную казенную квартиру в непотребное место.

Непристойные кощунственные радения… кривляния свыше всякой меры… вывихи остатков мозга и души… поклонение дьяволу… пьянство… наркотики… а надо всем безмерная самовлюбленность и, что еще ужаснее, преклонение общества перед подобными «гениями». Таков закат «Серебряного века» русской поэзии. Таково вожделенное утро революционной творческой русской интеллигенции.

«Пальнем-ка пулей в Святую Русь!..»

Кто же отлил эту пулю? Кто вложил ее в патрон?

«Петербургские зимы» Георгия Иванова чрезвычайно ценная, исторически ценная книга. Она точно так же, как и прекрасная книга А. В. Тырковой-Вильямс «На путях к свободе», ярко и правдиво освещает нам «февральскую стадию» развития русской «прогрессивной» интеллигенции, но не в общественно-политической, как у А. В. Тырковой, а в литературно-творческой ее части.

Хор «властителей дум» того времени поет в «Петербургских зимах» в унисон и в полном внутреннем созвучии. Один лишь голос диссонирует ему. Это твердый гордый голос Н. Гумилева, христианина и монархиста. Он единственный, сохранивший свою живую душу в этой дьявольской свистопляске, чего не обходит молчанием правдивый Г. Иванов, без предвзятости и даже любовно повествующий о том веке, пережитки которого еще дают себя чувствовать в Зарубежье.

Кто же они? Каковы они теперь? Быть может, пережитая катастрофа, очистила их, освежила их больную, зараженную кровь?

Ответ на эти вопросы дает тот же Г. Иванов в другой своей книге «Портрет без сходства», сборнике его стихов, насыщенных жутким, безысходным пессимизмом.

«Трубочка есть? Водочка есть?
Всем в кабаке одинакова честь», —

пишет он в ней.