Бриллианты и булыжники

Содержание прекраснейшей книги кн. Сергея Александровича Щербатова далеко выходит за пределы ее скромного заголовка. Это не автобиография, как предупреждает в предисловии сам автор, не описание положения и деятельности художников в дореволюционной России вообще и даже не разбор творчества крупнейших из них.

Автор книги «Художник в ушедшей России» развертывает перед читателем целое полотно всей художественной жизни Российского народа в целом в ту эпоху, когда народ этот мог кистями своих выдающихся художников выражать свое стремление к красоте и намечать ими же чисто национальные формы этой глубоко русской красоты. На фоне пышной, размашистой и полнокровной жизни предреволюционной Москвы – истинного сердца России, – видевший всесторонне эту жизнь, автор рельефно выделяет главные художественные течения того времени, рисует меткие облики их вождей и вдохновителей, но вместе с тем вскрывает перед глазами читателей и корни этих течений, глубоко уходящие в национальное прошлое. Основным источником, питавшим всё русское изобразительное искусство, кн. С. Щербатов считает иконопись XII–XVI вв., претворившую в самой себе зерна, упавшие на русскую почву из далекой Византии.

Наравне с живописью, как таковой, и ее творцами, автор показывает читателю также и подлинных меценатов Москвы, подкреплявших и взращивавших русские таланты. Роли этих меценатов в развитии русского искусства автор придает большое значение и, вместе с тем, совершенно правильно разделяет их на «овец и козлищ», т. е. на истинно преданных красоте и любящих ее, с одной стороны и на кичливых снобов – с другой. К числу первых он относит создателя Третьяковской галереи П. М. Третьякова, председателя ее художественного совета Остроухова и некоторых других видных московских коллекционеров, скромно умалчивая о самом себе. А ведь в этом ряду он занимал одно из первых мест, о чем и доныне свидетельствует дом необычайной красоты, построенный им на Новинском бульваре Москвы, с целью создать в этом доме центр русского искусства, поместить в нем его сердце и мозг, пожертвовав его для организации системы беспрерывно сменяющихся русских художественных выставок, что дало бы возможность многим, очень многим нашим художникам развернуть свое творчество и показать его широким кругам зрителей. Прекрасная идея и высокая цель, осуществление которой не допустила революция. Столь же скромно сообщает автор и о своих собственных художественных работах, которые были очень значительны в ходе развития русского искусства вообще и в особенности тем, что сам автор представлял собою некий феномен, сливая в своей глубокой натуре профессионального художника с аристократом в лучшем и истинном понимании этого слова.

Трудно охарактеризовать жанр книги кн. Сергея Щербатова. Вернее всего было бы назвать его философской трактовкой русского искусства, но боюсь, что этот сухой, отвлеченный термин испугает многих читателей, прочесть же эту книгу среднему читателю русского зарубежья будет очень легко, т. к. она написана простым и прекрасным языком, снабжена рядом увлекательных литературных зарисовок и безусловно увлечет даже далеких от искусства читателей. И нужно ее прочесть тем, кто изверился и недооценивает гигантской творческой мощи нашего народа.

«Знамя России», Нью-Йорк,

6 января 1956 года, № 135. С. 12

Запах трупа

Автор выпущенной издательством им. Чехова книги «Петербургские зимы» Г. Иванов, друг и ученик Н. Гумилева, начавший печататься с 1912 года. В его прошлом – бодрая поэтика, стремление к борьбе. В его настоящем… об этом в конце статьи.

Г. Иванов знает поэтов последних предвоенных лет Петербурга и, несомненно, любит их, любит и всю атмосферу литературно-артистической жизни тех лет. Обвинить его в злословии, подобном бунинскому, ни в какой мере нельзя, а, следовательно, нельзя и заподозрить в утрировке, вымысле, тенденциозности. В своей книге он правдив и объективен. Кроме того, книга написана ярко, талантливо, и читается с неослабевающим жутким интересом. Жутким? Да, жутким. Ведь нельзя без жути смотреть на подающий еще признаки жизни, но вместе с тем уже разлагающийся труп. Именно такими трупами показано в книге Г. Иванова младшее поколение «Серебряного века» русской поэзии и его столпы в последние годы их жизни.

Перед читателем Блок, «мечтавший всю жизнь о революции».

Я сегодня, гражданин, плохо спал,
Душу я на керосин променял…[116]

Страшной, безносой ведьмой обернулась к нему «Прекрасная Дама» его юности, которой он пропел и свою последнюю песню, роковую поэму «Двенадцать». По свидетельству Г. Иванова, в последние часы своей жизни Блок требовал сожжения всех экземпляров этой поэмы. Г. Иванов видит в этом трагический перелом духовной жизни Блока, но так ли это? Был ли действительно распад души поэта результатом роковой ошибки или он вытекал, был следствием всей направленности его творческой жизни?