Бриллианты и булыжники

Глеб Глинка[123] в прошлом – один из членов «Перевала», из числа тех, кто был приведен к молчанию. Заговорить он смог, лишь став сотрудником газет власовского движения, и теперь мы с удовольствием снова услышали его голос, хотя и звучащий в необычном для него ритме. В прошлом Глеб Глинка был поэтом-лириком. Теперь мы видим его историком литературы, фиксирующим один из трагических этапов, пройденных русскими писателями под гнетом торжествующего социализма.

Сборник «На перевале» – прежде всего очень ценный историко-литературный документ, и с этой точки зрения он глубоко интересен серьезному читателю, внимательно и углубленно следящему за жизнью русской литературы под гнетом социализма. Но и поверхностный, «легкий» читатель прочтет эту книгу с большим удовольствием, т. к. помимо глубоких и серьезных статей самого Глеба Глинки, в ней содержатся много ярких литературных иллюстраций – отрывков из произведений и отдельных рассказов А. К. Воронского, Ник. Зарудина, Ивана Катаева и других, исчезнувших из поля зрения талантливых подсоветских русских писателей.

«Знамя России», Нью-Йорк,

31 января 1955 года, № 121. С. 9

От СССР – к России

Тема перехода «роковой черты», прорыва сквозь Железный занавес – одна из наиболее волнующих сейчас «новых» писателей. Это вполне понятно и указывает правильность избранного ими пути: разработка психологических стимулов «перехода», их обоснование и дальнейшее развитие по «эту» сторону – актуальнейшие вопросы русской современности и ближайшего будущего.

Среди многих повестей, рассказов и очерков, освещающих этот сложный и многообразный комплекс эмоций и мышления, привлекают особое внимание две вещи: «Враг Народа» С. Юрасова (изд. им. Чехова) и «Между двух звезд» Л. Ржевского («Грани», № 13) – они взаимно дополняют друг друга.

С. Юрасов берет в поле своего зрения период, предшествующий роковому решению его героя. Он последовательно проводит обычного советского офицера через ряд психологических и бытовых конфликтов, столь обычных в советской жизни. В результате – тупик, из которого лишь один выход – «за черту». Полное отсутствие ходульности, ложного пафоса, обыденность повести Юрасова делают ее правдивой, доходчивой и близкой читателю.

Л. Ржевский избирает последующий период. Отталкивание от советчины уже в прошлом его героя отчасти показанного в его романе «Девушка из бункера». Теперь, преодолевая в себе советское, он идет к русскому мироощущению, идет тем жутким путем, каким шли жертвы «охоты за черепами». Ржевский – вполне выкристаллизовавшийся, строгий к себе писатель, с большим литературным вкусом. Он осторожен и не позволяет себе ни одного рискованного штриха, ни одного сомнительного эффекта. Вероятно, поэтому он и избирает невыгодную для беллетриста форму дневника, отмечая в сноске его документальность. Его герой – Володя Заботкин – идет к России, к слиянию с ее душой, но еще не пришел, не слился с нею. В этом – большая правда. Переход от советчины к русскости национальное оформление и осознание себя – не так просты. Это – сложный, глубинный, психологический процесс, требующий всестороннего, чуткого и настороженного анализа.

Обе повести принадлежат к разделу «литературы факта», основы которой заложены Лесковым. Это сближает их. Роднит их и то, что оба автора отмечают стимул религиозного сознания: С. Юрасов начинает с формулы «Все люди – братья», Л. Ржевский заканчивает страстным воплем молитвы: «Иисусе Христе, ангелы хранители, помилуйте нас в этот страшный час». Оба автора выпукло рисуют порывы своих героев к свободе духовного и плотского бытия.

Хотелось бы видеть оба произведения переведенными на иностранные языки. Они, быть может, научили бы чему-нибудь пресловутых «знатоков русской души».

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

21 июня 1952 года, № 127. С. 6

Человеческие документы

Заголовок этой статьи принадлежит О. Бальзаку. Именно он первым в литературе понял и оценил непосредственную, порой примитивную запись пережитого самим пережившим, ценность дневника (но не мемуаров!). Н. С. Лесков пошел дальше: он широко ввел в русскую (а теперь и мировую) литературу метод документации, художественного изображения фактически существовавших лиц, с указанием их имен, времени и места действия. Пользуясь им, он создал широчайшее портретное документальное полотно, имя которому – Русь, Россия.

Чисто русское, религиозное мироощущение Лескова, в противоположность европейцу-рационалисту Бальзаку, помогло ему видеть и показать реальное, земное добро там, где западническое «прогрессивное» направление русской литературы видело и показывало лишь зло, тьму, грязь… В этом основная ценность его творчества, великая заслуга перед русским народом.