Бриллианты и булыжники

Признание свободы творчества означает право писателя равно строить себе «башню из слоновой кости» или ввязываться в самый жар политической свалки. И, действительно, хороший критик должен как раз уметь схватить силу и слабости произведения с точки зрения искусства, а отнюдь не с точки зрения собственной идеологической концепции.

Ульянов вправе стоять «au-dessus de la melee», но не требовать того же самого от всех.

* * *

Своеобразный «pendant»[190] (фр.: парная вещь, пандам) к изложенным выше мыслям представляют высказывания и другого критика, тоже талантливого и вышедшего из рядов новой эмиграции, – Б. Н. Ширяева. Он, наоборот, категорически требует от всех поэтов и писателей эмиграции служения делу антибольшевизма и приходит в раздражение от самой идеи, что можно писать для чего-то иного.

Но не напоминает ли это, в самом деле, большевистского стандарта? Не получается ли это такой же точно социальный заказ, как в СССР, только не левый, а правый?

Ширяев, мы полагаем, абсолютно прав, когда ратует за уничтожение левого засилья в зарубежной литературе, при коем могут быть напечатаны только произведения определенного политического направления и только о них говорит пресса и критика. Но дело ведь совсем не в том, чтобы его заменить правым засильем.

А очень многое в решительных оценках Ширяева показывает, что он к политическим врагам (а это, к сожалению, все те, кто целиком не принимает его, довольно «комплексной» идеологии) не собирается применять художественный критерий, а намерен подвергать их тому экзамену по части политической благонадежности.

Причем этот метод невольно ведет к бессмыслице: нападая на «парижскую школу» поэтов, Ширяев даже не разбирает того, что иные из них по сути дела – ив жизни, и в творчестве – служат тем же идеалам, что и он. В нападках на Бунина он оказался совершенно неспособным понять ни художественное его значение, ни положительно идеологические элементы в это сочинениях. Даже анализ русских классиков «по Ширяеву» таит в себе опасности, и большие.

Еще более неприятное впечатление производят делающиеся попытки Ширяева ввести «духовную цензуру». Слава Богу, что инквизиционные приемы всегда были противны православной иерархии. Угрожающий намек, обращенный лично ко мне, что мои рассказы грешны, ибо в них допускается появление на сцену нечистой силы, на меня производят впечатление, скорее всего, комическое[191]. Ни Гоголь, написавший «Портрет», «Страшную месть», «Вия», ни А. К. Толстой, автор «Упыря» и «Семейства вурдалаков», ни Достоевский, у которого Иван Карамазов беседует с дьяволом, поскольку мне известно, не были отлучены от Церкви. Никакого специального запрета касаться потустороннего мира в литературе также никто на наших пастырей Церкви не издавал. Не будем сомневаться в преданности профессора Ширяева православию, но посоветуем ему не переносить на русскую, хотя бы и эмигрантскую, почву самых отрицательных сторон, какие имеются в католичестве.

Рискованная вещь подменять литературный анализ политическим. Еще худшая, вместо того, чтобы указывать недостатки, давать советы – звучащие вроде военной команды – писать непременно на такие то и такие-то темы (между прочим, автору этих строк Ширяев предписывает писать о Советской России, чего я отнюдь не собираюсь делать).

Тип унтера Пришибеева никогда не считался в России положительным. Меньше всего в людях такого типа нуждается эмиграция, а в ней меньше всего – литературные круги. И поскольку в них живут всё же основные традиция русской интеллигенции, всегда выше всего ценившей свободу мысли, мы думаем, что «тон» Ширяева никого не заставит писать о том и так, как он хочет, а лишь приучит всех к мысли, что его критика носит партийный, предвзятый характер.

В одной из своих статей (в общем, очень удачной), посвященной Грибоедову, Ширяев с большим одобрением отозвался о Скалозубе. Жаль, все-таки, что он не только решил следовать его правилам, но еще и вообразил себя именно тем фельдфебелем, которого не хватает эмигрантской литературе, что греха таить, не выстроенной во «фронт» и не выровненной по ранжиру. Сравнение с Церковью, о котором упомянуто выше, не вполне применимо к литературе; но армейские приемы в ней были бы еще менее на месте. Тем более, что, в конце концов, и произведен-то он в фельдфебеля тем путем, каким поговорка допускает производство только в капралы: «Кто палку взял»…

«Возрождение», Париж,

май 1956 года, № 53. С. 136–138

М. Бойков Соловецкая летопись

Писали о Соловках в эмиграции много. Этому первому советскому концлагерю внимание литераторов и не литераторов было уделено больше, чем всем остальным концлагерям.