Бриллианты и булыжники

Ширяев считает Лескова своим учителем и стремится следовать ему как по внутренней творческой линии, так и в ее внешнем оформлении. Следовать, но не подражать, т. е. переносить направленность Лескова в современность, а не повторять созданные им образы в своей «Неугасимой лампаде», крупнейшей его вещи. Ширяев осуществляет тот же завещанный Лесковым поиск праведников в среде русского народа, и, надо сознаться, что ему это, вероятно, значительно труднее, чем было Лескову, т. к. наша эпоха не создает жизненных условий для проявления лучших сторон человеческой души. Но Ширяеву всё же удалось отыскать даже не одного, а многих, многих праведников, встреченных им в самом страшном месте охваченной революционным безумием России – на Соловецкой каторге. Это и убедило его в том, что искра Божия неугасима в человеческих сердцах и что в русских сердцах больше, чем где-либо, места для ее горения. Именно в них – неугасимая лампада, светоч мира. В этом внутренняя линия следования Ширяева по стопам Лескова; внешнее же оформление ее Ширяев воссоздает в языке, которым говорят его персонажи, вернее, в их языках. Костромской лесовик Нилыч рассыпает у него цветистую зернь северо-русской речи; понюхавший фабричного дыма казак, в главе «Звоны Китежа», изъясняется смесью казачьего диалекта с фабричным советских времен; интеллигент Глубоковский ораторствует не хуже любого адвоката, а «утешительный поп» Никодим облекает семинарскую витиеватость в среднерусский говорок, та литературная форма дает произведениям Ширяева правдивость, жизненность, искренность. Главное – жизненность.

Вопреки Бунину, в литературном смысле враждебно относившегося к Ширяеву (о чем сам Ширяев писал не раз), он избегает отвлеченных, мертвенных описаний природы и пользуется ими только тогда, когда окружающая природа созвучна живущему в ней и изображаемому в данный момент писателем человеку.

Живой человек, живая его душа и живое его тело концентрируют на себе всё внимание автора «Неугасимой лампады», и, несмотря на то, что ему пришлось в течение двадцати пяти лет наблюдать этого человека в тягчайшей обстановке торжествующего социализма, т. е. социалистических казарм и каторги, он всё же не утратил веры в него, но, наоборот, укрепил ее.

Трудно сказать, новичок ли Ширяев в литературе или опытный мастер. Он начал писать в ранней юности и в предреволюционные годы выпустил небольшую книжку своих стихов. Потом совершенно отошел от поэзии, но развернуться в прозе в советской России, конечно, не смог и был принужден перейти на газетную работу. Стремясь к наименьшему компромиссу со своей совестью, Б. Ширяев избрал в газете амплуа «культурника», как называют в советах, т. е. писал корреспонденции-очерки популярно-научного типа по всем отраслям знания и искусства, чему помогало его разностороннее образование. В среднеазиатских газетах, где он главным образом работал, им очень дорожили, тем более, что будучи тогда молодым, Б. Ширяев не боялся тяжелых поездок и исколесил то на лошади, то на верблюде, то на аэроплане всю Среднюю Азию, вплоть до пустынь Кульджи и громад Памира, Но сам он считает, что писателем он стал, когда выбрался на свободу – в эмиграцию.

Первые годы было очень трудно: печататься было почти негде. И здесь я должен с большим удовлетворением повторить признание Бориса Николаевича в том, что поняли, оценили и помогли И. Л. Солоневич и «Знамя России»[189], давшие ему возможность укрепиться и развернуться, а главным образом поверить в самого себя. В очень тяжелых условиях лагерной жизни Б. Н. Ширяев беспрерывно работал, следуя своему призванию, даже без надежды на какой-либо материальный результат этой работы. Именно в лагерях, ранними утрами, когда всё их население еще спит, Ширяев написал уже известную нам свою трилогию «Последний барин», «Ванька-вьюга» и «Овечья лужа». Но по замыслу писателя, это не трилогия, а лишь первые части задуманной им серии романов и повестей, связанных между собой общей темой и некоторыми персонажами. Общая тема: искупление нашей всеобщей русской греховности действенною борьбой со злом, действенной вплоть до подвига самопожертвования. Основной момент этого действия Ширяев предполагает показать в романе «Кудеяров дуб», который в ближайшем будущем начнет печататься в «Возрождении» (жаль, что этот роман не выходит отдельной книгой в изд-ве им. Чехова, но, увы, пробиться туда невозможно через горы макулатуры, которой отдается предпочтение: «Неугасимая лампада» была уступкой общественному мнению, а на вторую уступку рассчитывать не приходится). Частично эта тема Кудеяра мелькает и в «Овечьей луже» и в предшествующем ей «Ваньке-Вьюге». Но Б. Ширяев подходит к этой теме не схематически, не рационально, а чисто эмоционально, развивая ее в современных бытовых условиях. Не история или легенда, а текущая жизнь – вот стихия, в которой он живет.