Бриллианты и булыжники

Приведем некоторые факты. Мы имеем точные сведения о том. что, например, талантливому сатирику Н. Е. Русскому категорически закрыт доступ па страницы «Русской мысли» ее теперешним руководством. Причины чисто партийные. Писательнице Л. Норд тем же руководством той же газеты предложено или прекратить свою работу в органах национальной мысли или не присылал больше своих материалов в «Русскую мысль». Роман Свена, посланный им Чеховскому издательству был этим издательством принят, но фактическое появление его в печать было отложено на неопределенно долгий срок. Автор был придужден взять свой роман обратно. Не приходится сомневаться, что подобных фактов было много, и не ими ли объясняется отход из русской зарубежной беллетристики таких безусловно талантливых писателей, как Г. Климов, Л. Ржевский, Н. Нароков (напечатавший за последний год только два или три незначительных рассказика), исчезновение рассказов и очерков Г. Андреева и многих других.

Писатель из среды второй волны антисоветской эмиграции явно не находит себе места. Он продолжает читаться «морлоком», «неполноценной личностью», хотя об этом после позорной для «прогрессивной» части русской эмиграции дискуссии не принято говорить вслух, но втайне это мнение о нем держится и практически осуществляется многими методами. Так, помимо «заговора молчания», которым в недавние еще годы пытались задушить И. Л. Солоневича, теперь применяется метод «принуждения к молчанию» или вынуждение автора писать по указке группировки, владеющей данным изданием или издательством. За примерами ходить недалеко. Безвременная гибель «Издательства им. Чехова» вызвана именно такого рода деятельностью блока меньшевиков-марксистов и их «прогрессивных» подпевал, захвативших это многообещавшее дело в свои цепкие руки. Обещая на словах надпартийность издательства, эти дельцы мастерски втерли очки слабо ориентировавшемуся в русской литературе американскому руководству. Они беспардонно кастрировали дореволюционных русских писателей и поэтов, вытравляя из них подлинно национальную сущность. Этой операции подверглись Леонтьев, Хомяков, Тютчев, Вл. Соловьев и др. Не избежал ее и Н. Гумилев, а Есенин был, очевидно, зачислен в кадры неполноценных. Скрепя сердце, напечатали куцый томик Шмелева… Зато «прогрессивным» писателям двери были открыты настежь. Не только пять книг Бунина, но даже явно устарелые фельетоны Осоргина, литературные очерки Терапиано, тенденциозные экономические работы Прокоповича, мало кому интересные речи Гольденвейзера, воспоминания Зензинова, Вишняка, Чернова и много подобных им заполнили макулатурой склады издательства, что и привело к его гибели, а литераторов русского зарубежья – к молчанию. Это большой удар для литературы русского зарубежья, но тою же «прогрессивной» кружковщиной нанесен ей и другой, пожалуй, еще более крепкий удар – разрыв современного читателя зарубежья с его печатью. Этот читатель берет в руки книгу какого-нибудь Осоргина или Адамовича, бегло проглядывает ее и отбрасывает «с насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом». В мышлении этого читателя образуется пустота, а в его сердце растет безнадежность, неверие в самого себя и в силы своего народа. Эта пустота обычно заполняется или обывательской повседневностью или стремлением к денационализации с тем, чтобы стать «как все», его окружающие. И невольно встает перед ним вопрос: «Стоило ли эмигрировать, порывать связь с родиной, даже если она порабощена кремлевской бандой?».

На мельницу большевистской пропаганды льется обильный поток воды. Эта вода вытекает из «прогрессивных» источников. Затхлая, гнилая вода, полная миазмов разложения трупов ушедшей эпохи.

Что дальше? Какой же выход из создавшегося положения, очень тяжелого для русской литературы зарубежья, стоящей в настоящий момент действительно на краю гибели?

Нам думается, что в идейном плане ее может спасти только понимание того, что литература современного русского зарубежья может существовать и развиваться только как единственная свободная ветвь всей современной русской литературы в целом, но не как обособленное деревцо специфически эмигрантской литературы. Выращивать такое деревцо на почве зашедшей в тупик русской литературы непосредственно предшествовавших революции десятилетий, на почве, пропитанной господствовавшей в то время в ней внутренней денационализации абсолютно бессмысленно в наши годы национального пробуждения России, симптомы которого видны нам даже отсюда, из зарубежья. Корни литературы этих годов окончательно сгнили, а некоторые сохранившиеся до нашего времени чахлые ветви неизбежно обречены смерти. Но легко сказать «пусть мертвые хоронят мертвых», труднее осуществить эти слова и еще труднее дать реальную, питательную почву для выращивания новых, заглушаемых этим сушняком, побегов.