Бриллианты в шампанском

Феофан Феофанович был, мягко сказать, поражен увиденным. Он несколько раз прошелся вдоль кирпичного забора, все время поглядывая на листок с планом, данным ему Лерой. Он то задирал голову высоко-высоко, пытаясь рассмотреть золотого петушка вместо флюгера, то опускал очи долу, словно ища потерянную монету, то поднимался на цыпочки, пытаясь заглянуть в узкие бойницы кирпичной ограды. Как многие мужчины его возраста, он не расставался с пиджаком, и от жары и волнения тот потемнел под мышками. Гость был шокирован, ошеломлен, потрясен. Дачи бывают разные. Много он дач перевидел на своем веку, но такую… Ему стало нехорошо. Прихватило сердце, и он схватился рукой за грудь.

— Это ж на какие шиши он себе домик такой отгрохал? — вытаращив глаза, бормотал он про себя. — Это ж он на мои денежки барствует! Как сыр в масле катается… Манну небесную кушает, а я плевелы клевать должен? Ах, ах, ах! — покачивал он головой, нажимая кнопку звонка. Ворота открыла Лера.

— А… Феофан Феофанович! Здравствуйте. Что так рано? Не спится? Город надоел? Ну, проходите, проходите. Я сейчас уезжаю, поэтому не могу вам внимание уделить. Пойду Павла Александровича разбужу, он еще не встал, соня!

— Вы, Лерочка, меня удивляете. Какой у вас цвет лица и вид такой благородный. То поломойка, то царица. Нет, право — есть женщины в русских селеньях…

Они прошли мимо манящего прохладой бассейна к дому и поднялись на веранду.

— Спасибо. Куда денешься? Надо выглядеть. Мне же на работу ехать. Да вы присаживайтесь, — предложила она гостю, вводя в гостиную.

Тот присел на краешек резного дивана очень аккуратно, боясь раздавить своим немаленьким весом это изящное произведение искусства. Антикварный, на тонких точеных ножках диванчик и впрямь был хорош. Феофан Феофанович, словно выброшенная на берег приливом рыба, то открывал, то закрывал рот.

— Этого не может быть! Сколько же это может стоить? Тут же сплошной антиквариат! Музей! Кремль! Какая жизнь у людей! А я!

— Здравствуй Фофа, — приветствовал гостя Павел Александрович, войдя в гостиную. — Зачем пожаловал?

— Приветствую, Паша, — расплылся в улыбке тот, стараясь скрыть не отпускающий его нервный трепет. — Да я, родной, посоветоваться с тобой хотел, а ты, вишь, пропал, спрятался. В хоромах, за каменными стенами от народа скрываешься! — И он снова стал оглядываться по сторонам. — Хорошо у тебя тут.

— Неплохо, — отозвался Павел Александрович. — Ты ближе к делу давай. Случилось что?

— Случилось, случилось. У меня дружок один умер, царствие ему небесное, — Феофан Феофанович мелким крестом осенил лицо. — Мы вместе с ним на заводе работали. Вместе камни носили. Так у него их осталось, может, поболе моего будет. Мои-то уж кончаются, а у него все лежат. Я как-то прокололся, что начал, мол, свои помаленьку сбывать, у него, может, от этого и инфаркт случился. Когда в больницу забрали, я его проведал. Чувствовал он, что недолго протянет. Просил жене помочь. Рассказал, где свои спрятал. Просил только жене не говорить. Жена-то дура. По молодости. Он ее из деревни взял, и ни черта она в наших делах не соображает. Ну, как? Пойдем квартиру брать?

— Как это брать? — строго взглянул на него Павел Александрович.

— Как брать? Очень просто! Заберем все из тайника, а жене потом деньжат подбросим. Мол, друзья детства. За все хорошее, что он для нас в жизни сделал. А?

— А тайник где? В квартире?

— В квартире.

— Не умею воровать, — вздохнул Павел. — Никогда этим не занимался, а на старости лет тем более не стану.

— А за что ж сидел? Воровать он, видите ли, не будет! Чистеньким хочешь остаться?

— О чем вспомнил… Это когда было! Быльем давно поросло. Да и не у людей воровал, у государства.

— Да ты пойми, дурень! Это не воровство! Если бы дружок мой не хотел, чтобы я камушки забрал, то уж, наверное, он мне тайну свою не доверил бы. Тут мы благое дело сделаем. А что жена с ними делать будет? Только толкнуть попробует — сразу засыпется. Мы же ее от тюрьмы спасаем! Можем вообще промолчать… У них пятиэтажка, скоро под снос пойдет. Сам понимаешь…

— Так давай расскажи ей все. А уж дальше пусть сама решает, что с камнями делать. Через нас продавать или одним местом на них сидеть. Может, они будут ей дороги как память о безвременно ушедшем муже.

— Не… Не пойдет. Во-первых, мы засветимся, если она решит без нас все провернуть, и попадется. Все. Нам тогда крышка. Во-вторых, жалость-то у тебя есть? Хоть бы к пожилой женщине участием проникся. Каково ей на старости лет узнать, что ее муж государство столько лет обворовывал. А? Ты об этом подумал? Ее же тоже может кондратий скрутить. В могилу ее свести хочешь? Креста на тебе нет, Пашенька! Подумай… А мы с тобою потихонечку, полегонечку…

— Да как же ты себе это представляешь? — не на шутку разволновался Павел Александрович и стал быстрыми шагами ходить по гостиной.

— Элементарно, Ватсон, как говорит моя внучка Лизонька. Мы вдову навестим. Выразим соболезнование. Бутылочку с собой прихватим, посидим. А потом клофелинчику капнем, она и уснет.

— Клофелинчику?