Бринс Арнат

Гильом с любопытством ждал, кто первым выскажется насчет этого призрака прошлого. Видит Бог, все не так просто, как кажется прекраснодушному Бодуэну. Бывший князь Антиохии, отец венгерской королевы, отчим греческой императрицы, почти шестнадцать лет гниет в басурманском каземате. Он умудрился выжить там, где давно испустил бы дух всякий другой, ни один франк не томился в узилище столько лет. Разумеется, врагу таких мук не пожелаешь. Понятно, что этот Шатильон давно превратился в легенду, в символ страданий латинян, в пример их стойкости и героизма. При его имени у каждого рыцаря по коже бегут мурашки. И вот внезапно явилась возможность выкупить его. Но недаром бароны помалкивали. Среди собравшихся у Шатильона не имелось ни родных, ни друзей, во всем Заморье у давно сгинувшего узника не осталось ни вассалов, ни владений, большинство прежних соратников успело полечь в боях или скончаться от хворей, а нынешнего венценосца и на свете-то не было, когда бесшабашный князь Антиохийский угодил в плен. Рейнальд был пришельцем в этой земле и остался в ней чужаком. Констанция Антиохийская скончалась, а их общая дочь, пасынок, падчерица и ее Багрянородный и Порфироносный супруг, похоже, не дадут за негодного родича и ржавого обола.

А между тем Гюмюштекин требовал за одряхлевшего в застенке безземельного головореза семь раз его вес в золоте. Это была гора драгоценного металла, и каждый знал множество способов протратить его с гораздо большим толком. Да и Церковь могла бы на эти деньги спасти сонм куда более достойных душ.

Первым взял слово бальи – регент королевства, богатейший и влиятельнейший барон Заморья Раймунд Сен-Жиль, граф Триполийский. Маленький, щуплый, темноликий, как все провансальцы, с мускусно-черными, прямыми, свисающими на лоб прядями и огромным носом ворона, регент поклонился его величеству, заговорил веско, неторопливо, впиваясь в слушателей острыми, пронзительными глазами:

– Сир, мессиры, я сам провел в заключении девять лет, лучше многих знаю, каково это. И все же скажу: освобождать Шатильона будет ошибкой. Не только потому, что у самого бывшего князя за душой и пары подштанников не имеется, и выкупать его придется нам, что чистое разорение, хотя это тоже существенно. Главная беда, что Шатильон – неудержимый, неразумный и опасный человек. Он начал свое княжение с глумления над пастырем церкви, испортил отношения Антиохии с Византией, а затем унизил перед василевсом честь всех франков. Своими грабежами он восстановил против нас христианское население Сирии, и, если бы не Шатильон, мы бы уже давно владели Шейзаром. Я бы не брал его у Гюмюштекина даже в подарок.

Собравшиеся сосредоточенно взвешивали слова умного, дальновидного и рассудительного графа. Самого Рейнальда люди помнили смутно, но о прежних проделках этого искателя приключений, втершегося в их ряды через женскую постель, были наслышаны. Но главное, сто двадцать тысяч золотых слитков на дороге не валяются.

– Этих денег хватило бы, чтобы содержать в течение года несколько сот молодых и сильных рыцарей! – выпятил нижнюю губу Реджинальд де Гранье, сеньор Сидонский.

В ответ на замечание супруга Агнес скривила яркий рот:

– А откуда вы возьмете эти сотни рыцарей, мессир, если мы бросаем пленных невыкупленными? А вы, Сен-Жиль, разве вы не посылали точно так же собственные галеры грабить Кипр? Но вас никто никогда не попрекал выкупными деньгами.

Кто знает, ратовала бы графиня столь рьяно за освобождение прежнего пригожего дружка, если бы достойный сеньор Сидона не напоминал башмак с оторванной подошвой? Граф Триполийский пробуравил настырную женщину неприязненным взором:

– Ваше сиятельство, я сидел с Шатильоном в одном застенке, я знаю его лучше всех. Его прежние проделки – ничто, по сравнению с тем, что этот неудержимый человек натворит, если вырвется на волю. Мы только что заключили мир с Саладином, но Шатильон непременно нарушит его, потому что ему нечего терять, у него ничего нет, он живет разбоем. Он сделает все, чтобы привести нас к войне.

Агнес де Куртене манерно завела очи долу:

– Шатильон, и впрямь, был отважным воином, но ведь редко кто так миролюбив, как вы, Сен-Жиль.

Бальи действительно выходил сражаться против нехристей с задором наемника, которому уже век не платили. Он и Хомс-то осадил только потому, что там сидели его вассалы, выданные им три года назад в обеспечение уплаты его собственного выкупа. Едва Саладин предложил их выпустить, Сен-Жиль тут же с ним примирился. Всегдашний везунчик Айюбид отделался освобождением нескольких заложников. Но осада Хомса все же отвлекла султана от Алеппо, и в благодарность евнух Гюмюштекин предложил франкам выкупить Шатильона и Куртене.

Магистр тамплиеров Одо де Сент-Аман, сам отсидевший три года в сарацинской неволе, тоже высказался без обиняков:

– Лучше бы бальи не упоминал этот злосчастный мир, который они с Онфруа де Тороном умудрились заключить как раз когда на Саладина ополчились эмиры Алеппо и Мосула и настало самое время покончить с этим врагом Господа.