Британская империя

На этой кульминационной фазе Англия становится для всей Европы предметом зависти и страха, каким была раньше Испания и после нее, в семнадцатом веке, Франция. После первых побед Англии в колониальном поединке с Францией поднялся впервые крик против нее – тиранической владычицы морей. В 1745 году, как раз после взятия Луисбурга,[84] французский посланник в С.-Петербурге представил ноту, в которой он жаловался на морской деспотизм англичан и на их замыслы уничтожить торговлю и мореплавание всех других народов; он заявил о необходимости политической комбинации для поддержания морского равновесия. Прежняя союзница Англии присоединяется к этой жалобе: около того же времени появился памфлет, озаглавленный: «La voix dun citoyen a Amsterdam», в котором крик Шафтсбюри: «Delenda est Carthago» – вернулся эхом в Англию из уст некоего Мобсрю. «Mettons nous, – восклицает он, – avec la France au niveau de la Grande Bretagne, enrichis-sons nous de ses propres fautes et du delire ambitieux de ses ministres».[85] Он предлагает коалицию с целью добиться отмены навигационного акта. Начиная с этого времени и до 1815 года зависть к Англии составляет одну из великих двигающих сил европейской политики. Она повела к вмешательству Франции в американские дела и к вооруженному нейтралитету и превратилась позже в страсть у Наполеона I, которая повела его, отчасти против воли, к завоеванию Европы.

Мы проследили, таким образом, постепенное и непрерывное расширение Англии. Медленно и верно возрастало ее величие. Но тут случилось событие совсем иного рода, произошел внезапный удар, доказавший, что в Новом Свете могут быть другие враждебные силы вне соперничества европейских государств.

Отложение американских колоний было одним из тех событий, громадное значение которых даже и тогда не могло ускользнуть от внимания. Его чреватость бесконечными последствиями сознавалась и в то время. Но последствия оказались несколько иными, чем те, каких тогда ожидали. То было первым взрывом свободной воли в Новом Свете. Со времени открытия его Колумбом и беспощадного уничтожения всех зародышей цивилизации испанскими авантюристами, Новый Свет пребывал в каком-то малолетстве. Теперь он заявляет о себе; он совершает революцию в европейском стиле, ссылаясь на все принципы европейской цивилизации.

Это уже само по себе было событие громадных размеров, быть может, даже более крупное, чем французская революция, так скоро за ним последовавшая и поглотившая собою все внимание человечества. Но в тот момент это событие рассматривалось главным образом как падение Великой Британии.

Тринадцать отделившихся колоний составляли почти всю колониальную империю Британии того времени. Их отпадение, казалось, доказывало неестественность и недолговечность Великой Британии. Но с тех пор прошло столетие, и Великая Британия все еще существует, и существует в более обширных размерах, чем прежде.

Лекция 8 Раскол Великой Британии

Предметы меняют свои очертания в зависимости от места, с которого мы на них смотрим; точно так же и история данного государства может принимать разнообразные формы. Сообщенный мною очерк Англии семнадцатого и восемнадцатого столетий не похож на обычные очерки: я стал на новую точку зрения, с которой многое, казавшееся раньше малым, кажется великим, и казавшееся великим кажется малым; с этой новой точки зрения выступает то, что прежде было в тени, и скрывается в тень то, что прежде ярко выступало.

А между тем многие полагают, что общие очертания истории совершенно определенны и неизменны; признают, что детали у того или другого историка могут быть более или менее точными, более или менее живыми, но рамки должны оставаться одинаковыми для всех историков. На самом деле именно эти-то рамки – список великих событий, заучиваемых школьниками, – подвижны, непостоянны и изменчивы, хотя и кажутся отлитыми из стали. Что делает событие великим или малым? Всегда ли восшествие на престол короля – великое событие? В момент своего совершения оно кажется великим, но когда возбуждение, вызванное им, уляжется, оно может оказаться не имеющим никакого значения в истории страны. Последовательное применение этого принципа произвело бы переворот в нашем понятии об истории. Оно показало бы нам, что действительная история государства может совершенно отличаться от официальной: многие события, считавшиеся великими, могут в действительности оказаться неважными, а истинно важные события могут остаться едва затронутыми или вовсе упущенными.