Британские коммандос

Наш отряд пригласил Уиннингтона провести с нами беседу. Мы слышали кое-какие новости, но не очень верили китайцам. Бывало, попадалась газета «Шанхайские новости», которую мы называли «Шанхайским лжецом», потому что не верили ни слову из того, что там было написано. Пришли многие обитатели лагеря. Уиннингтон рассказывал, а мы чему верили, чему нет. В целом, он говорил правду, например, будто американцы затягивают переговоры о мире и нашем освобождении. Мы не поверили, однако позже оказалось, что доля истины в этом была. Он также привез нам новости с родины, но для нас важнее было то, что через Уиннингтона мы могли давить на китайцев и получать бритвы, книги, граммофон и все такое. Не очень много, но больше, чем раньше. После войны говорили, что Уиннингтон «промывал мозги», допрашивал. Я об этом не знаю; никогда не видел. Может, что и было, но не на моих глазах.

Он взял у нас письма, и только после его визита мы получили кое-какую почту. Китайцы всегда говорили, что наши письма не доходят до адресатов. Не думаю, что это правда. Уиннингтон написал книгу «Завтрак с Мао». Когда он к нам приехал, мы уже жили получше, значит, это было в начале 1952 года. Мое первое впечатление о нем несколько сгладилось, но он всегда казался мне очень рассудительным человеком с собственным мнением.

Уилфрида Берчетта (корреспондента левых французских газет) я видел только раза два, а Уиннингтон приезжал три или четыре раза. Берчетт казался более практичным, чем Уиннингтон, и, как австралиец, был более общительным. Я довольно хорошо узнал его позже в Китае. Он был очень открытым человеком. Я бывало спорил с ним. Уиннингтон всегда спорил на теоретическом уровне, тогда как Берчетт был ближе к реальности. Уиннингтон же приводил аргументы, с которыми трудно было поспорить.

Они, как журналисты, освещали мирные переговоры. Я знал их обоих и, хотя не соглашался с их мнениями и идеями, думал, что обвинять их в предательстве и отбирать паспорта несправедливо. Я знаю, что для американцев они были бельмом на глазу, ведь они получали от китайцев расшифровки стенограмм и сообщали в газетах такое, что американские военные предпочитали скрывать.

Думаю, я решил остаться в Корее из-за всего пережитого в лагерях военнопленных. Это был суровый опыт в том смысле, что сам очень близок к смерти и видишь, как умирают вокруг твои друзья и тебе приходится хоронить их, правда, со временем перестаешь остро реагировать, становишься невосприимчивым. До самой последней минуты я думал только о возвращении домой и, только когда завершились мирные переговоры, мне в голову закралась мысль, не остаться ли.

Временами китайцы меня просто поражали; они могли вести себя глупо, но и мы такие же. Я вдруг подумал, что было бы интересно посетить Китай, посмотреть своими глазами, а потом, может, съездить в Россию… самое большее, на год. Проблема в том, что я все еще был морским пехотинцем, но это не очень меня беспокоило, так как я не видел противоречий закону. По условиям мирного соглашения я мог вернуться домой или остаться. Решение оставалось за мной, и я его принял. Многие, конечно, с этим не согласились, но тогда мне это было безразлично. Я готов признаться в некотором романтизме, в том, что Китай заинтриговал меня.

Меня больше волновало, как воспримут мое решение родные. Мы всегда были очень близки и меня одолевали дурные предчувствия, я не знал, поймут ли они, что я пережил и как изменился. Мне оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь я смогу им все объяснить, что я в конце концов и сделал. Препятствия неожиданно стали чинить китайцы. Меня вызвали на беседу к старшему офицеру. Он пытался отговорить меня, уверял, что самое лучшее для меня уехать домой, а позже, если я не передумаю, приехать в Китай. Но я принял решение. Я хотел остаться. В нашем и других лагерях еще кое-кто из британцев подумывал остаться, но, как я полагаю, их отговорили. В итоге я — единственный британец, оставшийся в Китае, хотя еще были 22 американца. Не могу сказать, остались ли они по тем же причинам, что и я. Я не считал себя коммунистом, хотя стал марксистом. Не убежденным марксистом, но думал в том же русле.

Тем временем пленные группами уже покидали лагерь, и остались только мы, те, кто не возвращался домой. Потом приехали наши официальные лица, чтобы побеседовать с нами и удостовериться, что нас не принудили остаться и что мы не подвергались идеологической обработке. Нам сказали, что мы можем передумать и никаких мер против нас принимать не будут. Двое из американцев передумали и решили вернуться. Одного парня, Батчелера, по возвращении приговорили к 25 годам тюрьмы; другого, Дикенсона, к 10 годам.