Бритни: Изнанка мечты

– Я любила баскетбол, – говорила она. – Могла бы играть всю ночь напролёт, но утром надо было вставать, помогать в «Бабушкиных пирожках».

Кондитерской владела её прабабушка, Лекси Пирс. Теперь там адвокатская контора, а прежняя хозяйка отдала Богу душу, но в те времена Бритни прибегала туда к 9-и утра, в рабочем настроении, чистила раков и крабов, а потом вставала за кассу или протирала столики. Местные жители до сих пор её помнят: как она запускала руку в ведро с раками, доставала одного, обрывала ему лапки и голову, а потом разделывала, и всё с песней. «Бабушкины» раки пользовались большой популярностью, и Бритни охотно ей помогала.

Бритни ко всем делам подходила с тщанием, не только к чистке раков и выступлениям. Дома она тоже стремилась к идеалу. Сама заправляла кровать, наводила порядок у себя в комнате, одежду аккуратно складывала в ровные стопки. На кушетке уже ждала школьная форма на завтра, а ухоженные куклы были расставлены в продуманном порядке. У неё было двенадцать фарфоровых кукол, коллекционных, дорогих, сделанных под старину, с белокурыми локонами и искрящимися стеклянными глазами. Линни двенадцать лет подряд покупала ей по одной на день рождения. У Бритни была кукла Кэббидж Пэтч, но никаких Барби, а ещё шесть плюшевых медведей, бурых и белых.

Куклы и медведи сидели на столе и в кресле, и на всех полках белой деревянной конторки, за которой она записывала молитвы в дневник. Спальня была крошечной, сплошь белой, за исключением жёлтых роз, по одной на верхних ящиках конторки, туалетном столике и комоде.

Сама Бритни одевалась безукоризненно, такая же непорочная, как и её куклы. Семейные фотографии её ранних лет весьма выразительны, на них мы видим девочку, которая не может расслабиться перед камерой, но испытывает неодолимую тягу позировать, с грацией балерины и улыбкой, скорее натянутой, чем искренней; напряжённого ребёнка, воплощающего идеал. Её хвалили, когда она танцевала; хвалили, когда пела; хвалили, когда крутила сальто; хвалили, когда позировала; хвалили за то, что она такая хорошая девочка. Бритни росла под аплодисменты – и никто не хлопал ей громче и восторженнее родной матери.

* * *

– Линни всегда знала, что за пределами Кентвуда раскинулся большой мир. В ней говорила английская кровь. Она хотела быть как её мать, бабушка Бритни, подлинной леди, – сказал давний друг Спирсов и Бриджесов.

Он не только знает Джейми и Линни, узы близкой дружбы связывают его ещё с родителями Линни, Барни и Лилиан. Мы трижды встречались, и он рассказывал об их происхождении, и его влиянии, которое даёт нам ещё один ключ к пониманию характера Бритни.

Владелец молочной фермы, Барни Бриджес, во время войны женился на англичанке Лилиан Портел, а значит, Линни Спирс и её брат с сестрой – наполовину лондонцы, наполовину луизианцы. Такое происхождение, как подспудно считали местные жители, оставило на Линни естественный налёт того, что она «чуть лучше, чем все мы», в лучшем смысле этого выражения.

– Всё дело в её генах! – смеётся друг семьи.

В луизианской глубинке человек с британским акцентом автоматически считается стильным и утончённым, воплощением добродетели. В отличие от Нью-Орлеана, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса или Орландо, Кентвуд не пользуется популярностью у туристов. Английская внешность и речь здесь кажутся чужеродными, будто их носитель сошёл с экрана романтического кино. Заговори, и они расплывутся в улыбке. Англичане воспринимаются как гипнотическое лакомство из далёких краёв. Если дело обстоит так сегодня, представьте, как люди реагировали на Лилиан Портел, когда она сошла с корабля под ручку с Барни Бриджесом в 1946 году, с тоттенхэмским штампом в паспорте.

– Казалось, что к нам приплыла девушка из королевской семьи Британии, – вспоминает друг семьи. – Она была похожа на принцессу Маргарет. Правильно одевалась, правильно говорила, и всегда пила чай в четыре часа. Непривычная, но очаровательная леди.

Лилиан в Лондоне работала машинисткой, переписывающей юридические документы. Однажды на танцах она познакомилась с американским солдатом Барни. Красавец в армейской форме, кружа её по танцполу, предложил ей выйти за него и уехать с ним из разбомбленного Лондона в местечко под названием Кентвуд, где он владеет землёй. Нельзя винить Лилиан за то, что она увидела в обширных угодьях признак богатства, луизианскую версию землевладельца. Но романтические видения из «Унесённых ветром» развеялись, едва она увидела ферму, где люди пахали как проклятые, потея на жаре глубокого юга.

Друг семьи вспоминает её приезд.

– Может, ей здесь не понравилось, но она ничего не сказала. Земли хватало, но она ничего не стоила. Она была в запустении, а дом оказался всего лишь большой хижиной. И ради такой вот прекрасной жизни она уехала из Лондона. Эта девушка тосковала по родине, но она стиснула зубы и работала за троих.

Сестра Лилиан, Джоан Вулмор, оценивает ситуацию иначе. По её мнению, Барни был «деспотичным» мужчиной, который не позволял жене съездить в Британию из страха, что та не вернётся назад.