Брюллов

…Пустой холст понемногу пылится на мольберте. Утром, не приступая к работе, Карл уже чувствует — не заладится. У него сил нет стоять в раздумье перед натянутым на подрамник куском чистой ткани. Он скидывает просторную кофту, в которую влез с утра, исполненный надежд, облачается в серый партикулярный сюртучок и — никому ни слова — исчезает из мастерской. На углу Среднего проспекта и Кадетской линии долго торгуется с извозчиком; день будний, седоков мало, извозчик, еще раз оглядевшись, соглашается везти за двадцать пять копеек. Пролетка плывет, покачиваясь через весь город, на Черную речку. У перевоза Карл велит остановить и, опять поторговавшись, дает извозчику двугривенный. Лодочник, сонный малый с синяком под глазом, требует пятак, и Карл с одного взгляда понимает, что этому отдать придется. Он с осторожностью переносит ногу через борт, быстро садится на корме, перевозчик опускает в воду зеленые весла. На другом берегу подступают к реке тенистые деревья Строгановского сада. На лавке у ворот дремлет сторож в выгоревшем ливрейном кафтане синего цвета; в сад пускают всех, исключая простой народ. Карл идет по главной аллее к графской даче, потом сворачивает в сторону, туда, где под раскидистыми деревьями высится на постаменте древний мраморный саркофаг, украшенный барельефами. Левее, в кустах, белеет греческая статуя точильщика. Карл думает о бренном и вечном, о вельможе, оставившем имя на гробнице, и о безвестном точильщике, тысячелетиями склоняющемся над кругом. Крутой каменный мостик перекинулся аркою над протоком, соединяющим речку с прудом. Посреди пруда на искусственном островке поставлена большая статуя Нептуна с трезубцем, — статуя отражается в темной воде пруда.

Карл находит скамью у самой воды. Густая листва над его головой пронизана лучами солнца. Набежавший ветерок морщит поверхность пруда, смазывает отпечатавшиеся на ней ветви старых дубов, синие клочки неба, белого Нептуна с трезубцем, но мгновенье — и все вновь проявляется и замирает в неподвижности. Мечутся над прудом прозрачно-голубые стрекозы. Пахнет теплой илистой водой, скошенной травой, мятой. Карл замер на скамье, мыслей нет никаких, и, кажется, чувства спят, но как бы само собою все вдруг начинает неспешно сопрягаться, связываться воедино — дремотный зной, мимолетное дуновение ветра, темная вода и отражения в ней предметов, тишина, запахи, письмена стрекоз над прудом, — все соединяется и образует воздухкартины. И Карл вдруг осознает это по сильному сжатию сердца, перехватившему дыхание. И в этом воздухене мертвой формулой: натурщик Степан — «Умирающий галл» — голова Аполлона — пейзаж Пуссена, но, исполненная дыхания и движения, начинает располагаться картина, словно сбрызнутая живой водой пруда.

Прекрасный юноша Нарцисс увидел однажды свое отражение… Рано начавший полнеть юноша академист, на вид несколько женственный, замер на каменной скамье в глубине Строгановского сада. Пожалуй, он счастлив. Он знает вольную радость творчества и сладкое чувство свободы, оплаченное дарованием; почтительное изумление наставников, пылкое восхищение товарищей, непременный успех постоянно шествуют рядом с ним. Его будоражат замыслы один другого грандиознее. И любовь, пока не изведанная, тягостно и желанно томит его — ему скоро восемнадцать…

Юноша Нарцисс, сын речного бога Кефиса и наяды Лириопы, пришел однажды на берег. Такой же зной висел над лугами, лишь изредка набегавший ветерок морщил гладь воды, срывал с нее отражения прибрежных деревьев, пахло илом и мятой, очень хотелось любить и хотелось, чтобы тебя любили…

Парню-перевозчику Карл отдал пятак, не торгуясь; извозчик его ждал — день будний, седоков не найти, Карл заплатил двадцать пять копеек вперед, чтобы не тащился, гнал быстрее, пообещал гривенник на водку, но возле академии дал только семь копеек медью.

Он сразу подошел к холсту; не снимая сюртучка, наскоро, держа в памяти «Галла», наметил фигуру и, подробнее, передний план — берег, прибрежную траву, узкую полоску воды, справа, у самого края холста, — и сзади деревья фона.

Заглянул Андрей Иванович Иванов, движением густых бровей спросил: «Задалось?» Карл торопливо принялся рассказывать про Строгановский сад, про саркофаг, про стрекоз. Андрей Иванович нахмурился: а полотна Пуссена? Ужели графская дача способна заменить классическую красоту древности? Карл отвечал горячо, что, конечно, будет и Пуссен (как же без Пуссена?), и Степан-натурщик, и Аполлон, ему же главное не то, чтобы писать Строгановский сад, но чтобы в памяти держать постоянно, не утратить чувства.

О, память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной… —

тогда очень были в моде эти стихи.