Позднее понял я, что Брюсов всякому делу, которое он делал, отдавался с необычайной страстностью, полностью подчиняя овладевшей страсти свою душу; он не умел половиниться, не мог работать спустя рукава, между прочим. <…> Любовался Брюсовым я и тогда, когда он, сидя за ломберным столом, играл в винт. Играл он виртуозно, садился за стол только с отличными игроками и не терпел, когда партнеры делали ошибки. Даже в картах он был верен себе – «делал игру» со страстью и всегда отлично. В более простых играх участия не принимал. В шахматы Брюсов играл редко, но хорошо, творчески; шахматы отнимают много времени, а он им дорожил (Рихтер Н. В семье Брюсовых // Брюсовский сборник. Ставрополь, 1975. С. 175-178).
Первая моя книга «Вечерний альбом» вышла, когда было 17 лет, — стихи 15-ти, 16-ти и 17-ти лет. <…> Тем не менее появились — и благожелательные: большая статья Макса Волошина, положившая начало нашей дружбе, статья Марьетты Шагинян (говорю о, для себя, ценных) и, наконец, заметка Брюсова [189]. Вот что мне из нее запало:
«Стихи г-жи Цветаевой обладают какой-то жуткой интимностью, от которой временами становится неловко, точно нечаянно заглянул в окно чужой квартиры…» (Я, мысленно: дома, а не квартиры!)
Середину, о полном овладении формой, об отсутствии влияний, о редкой для начинающего самобытности тем и явления их — как незапоминавшуюся в словах — опускаю. И, в конце: «Не скроем, однако, что бывают чувства более острые и мысли более нужные, чем:
Нет! ненавистна мне надменность фарисея!
Но, когда мы узнаем, что автору всего семнадцать лет, у нас опускаются руки…»
Для Брюсова такой подход был необычаен. С отзывом, повторяю, поздравляли. Я же, из всех приятностей запомнив, естественно, неприятность, отшучивалась: «Мысли более нужные и чувства более острые? Погоди же!»
Через год вышла моя вторая книга «Волшебный фонарь» (1912 г.) — в ней стишок —
Словом, войска перешли границу. Такого-то числа, такого-то года я, никто, открывала военные действия против – Брюсова
Стишок не из блестящих, но дело не в нем, а в отклике на него Брюсова [190].
«Вторая книга г-жи Цветаевой "Волшебный фонарь", к сожалению не оправдала наших надежд. Чрезмерная, губиьельная легкость стиха…» (ряд неприятностей, которых я не помню и, в конце): «Чего же, впрочем, можно ждать от поэта, который сам признается, что острых чувств и нужных мыслей ему от Бога не дано». Слова из его первого отзыва, взятые мною в кавычки, его слова, были явлены без кавычек. Я получилась — дурой. (Валерий Брюсов. «Далекие и близкие», книга критических статей.)
Рипост был мгновенный. Почти вслед за «Волшебным фонарем» мною был выпушен маленький сборник из двух первых книг, так и называвшийся — «Из двух книг», и в том сборнике, черным по белому:
(Цветаева М. С. 23—25).
Едва приехал я в Москву <из Петербурга> и сел за свой стол, как написал стихи <…> Нет, решительно, я способен работать только в городе: деревня не по мне, и я бы мог применить к себе стихи из Онегина: «Два дня ему казались новы»… Футуристы прислали мне еще какой-то свой журнал, где есть такая строфа в одном стихотворении:
(Письмо И. М. Брюсовой от 14 августа 1912 года. ОР РГБ).
По средам, «от 2 до 4», имели место среды на квартире Брюсова, на Первой Мещанской, дом 32, во дворе. На двери нет карточки, низкий первый этаж, небольшие комнаты, большой кабинет. На средах споры, беседы, сообщаются новости, проекты, читаются стихи. Пьют чай. В доме Брюсова я никогда не видел алкоголя, хотя вне дома много раз пил с Валерием Яковлевичем.