Бродячая Русь Христа ради

На «величия тебе сотворшему» опять было певцы разбежались кто куда, но сильные басы снова привели всех в одно место к согласию и дружно гудели и хрустели «преста царица одесную тебе», отделывая и налегая на те слоги, где попадалось «р». Веселый пономарек временами судорожно потряхивал правым плечом, выделялся яснее прочих, несмотря на то что заливной тенор Евтихия силился обсыпать дробью и оглушить, для чего певец вытащил всю свою шею из-под стоячего стеганого высокого воротника подрясника и вытягивал ее, как гусь, стараясь петь в голову, как задавленный.

Дальше по знакомой дорожке потянулись все дружно и ладно, словно ухватились в плетешок руками и шли нога в ногу, даже не осматриваясь. Басил пономарь, шевеля подбородком, который разыскивал воротник радужного цвета жилетки, чтобы опереться на него с кадыком вместе и вызвать из горла более неестественные, густые или, как говорят мужики, толстые звуки. Евтихий продолжал вытягивать в струну правый бок и правую ногу и, не сдерживаясь на цыпочках, время от времени пошатывался и поправлялся. Когда дошли до слов «вочеловечитися благоволивый Бог», на этом месте взыграли и порезвились тенора, поторапливались и закручивали голосами и по первому слову пробежали словно вприпрыжку. Даже старый дьячок Мироныч, давно певший козла (и на этот раз прихватывавший ладонью левое ухо, чтобы некрепко отдавало в голову), пел с самодовольной улыбкой и с наибольшим старанием и участием. Когда добрались до «заблудшего горохищного погибшего овча», басы превзошли себя, и сама попадья бросила убирать посуду и прислушивалась, как прокатили с громом и хрустом «горохищное», как взобрался Разумник до глубоких октавных тонов со словами «на рамо восприим, ко отцу принесе», и видела, как даже и у старика Мироныча до сих пор неподвижно торчавшая бородка (словно и не его, а взятая у кого-то напрокат и пришитая прямо к воротнику) сильно встряхнулась и поднялась кверху. В конце тропаря хороводник и заводчик Корнилий сам уж и не пел, а только усиленнее и размашистее вскидывал обеими руками и то отодвигался назад, то надвигался на поющую кучу. Когда она кончила, он опять кричал:

- Ну-ко опять: «Кто тебе не ублажит»!

Этот догматик не задался: все остались недовольны. Сбили и помешали попы, которые теперь все до последнего пристали к певцам: не устоял даже и благочинный. На «В Чермнем мори» помирились все и успокоились.

Дьячков и пономарей услали, а сами стали собираться домой; разыскивали свои барашковые и пыжичьи, высокие с ушами, шапки и длинные плисовые муфты: у кого на заячьем или беличьем меху, у кого просто набитые куделей.

Весело бежали поповы лошадки с погостенской горки, похлестывали их дьячки и пономари, сидевшие на облучках и козлах. Шибче всех бежала пара поеных и кормленых лошадок отца Корнилия, с пристяжной на правой руке и с двумя стригунчиками-жеребенками позади саней. Тише прочих и совсем не спеша ехал отец Разумник, без кучера, один, в простых крестьянских рукавицах с голицами, полнее других нагрузившийся и половину дороги до села крепко и беззаботно проспавший.

На открытый бой с выверенным оружием или в тайную, тщательно прикрытую засаду, вооруженные терпением и опытом, ехали отцы с погостенского съезда? Или в виду открытого врага, успевшего занять на поле битвы все надежные пункты, бессильные отцы, припрятав оружие, останутся по-прежнему подневольными зрителями и будут лишь пугливо озираться на свежие подкрепления, идущие по окраинам пустынных лесов и из темных подпольев жилых сел и деревень? Всех меньше знают про то сами отцы - эти восемь воинов, имеющих каждый за спиной своей для защиты и спасения свои толпы домочадцев из беспомощных женщин и бессильных детей. Ввиду голодной смерти и погибели все находятся в страхе, и энергия борьбы и нападений давно уже сменилась чувством самозащиты.

Каково при этом самое воинство, столь малое числом, но, может быть, крепкое духом и внутренней силой?

Доедем вместе с ними до аванпостов, наглядно проверим наличность да, кстати, приглядимся и к неприятельскому лагерю.

Глава III

Рыженькая кобылка привезла Разумника в село к низенькому дому, перешедшему к нему от предместника-тестя, выговорившего себе угол в кухне на печке. Разбудила его сама попадья, доставшаяся ему вместе с этим неказистым, но теплым домом.

Нескладный высокий рост - ничтожное, по-видимому, обстоятельство -составлял самое крупное несчастье всей его жизни. Когда он еще учился в семинарии и проглатывал уже премудрость богословского класса, его едва не забрали в солдаты: то было время, когда на учившуюся семинарскую молодежь сами епархиальные архиереи вдруг стали смотреть как на рекрутов, пригодных для гвардии, и семинарские классы чуть-чуть совсем не превратились в рекрутские присутствия. Разумник уже стоял перед архиереем и был бы отправлен под мерку, если бы придерживался чарки и буянил: но кроткий нрав и смиренство, засвидетельствованные ректором, спасли его от лямки и ранца.