Бродячая Русь Христа ради

Не подлежит, конечно, сомнению, что калуны чужих ребят также плохо берегут и худо кормят и подделывают под настоящих нищих искусственных калек.

Известно, что настоящие и усердные калуны намеренно запасаются дырявой одеждой, солдатской шинелью, полукафтаньем и ремнем (женщины черной монашеской ряской), как свидетельствуют те, которые пожили между калунами и к ним пристально присмотрелись. Конечно, все это приготовляется и уносится в путь-дорогу для того, чтобы там, где окажется выгодным, успеть и суметь превратиться в кубрака. Начиная кубрачить, не перестают и калить на всякую стать и во вся тяжкая.

Зимой у них самый обыкновенный прием в промысле - собирать на рекрута, выпрашивать на погорелое, или на непокрытое безродное сиротство, или на такую бедность и нищету:

- Вот и одёжи - только что на себе.

На парне на самом деле одна только рубаха с оборванным воротом, из-под которого по загорелой шее и на могучей богатырской груди виднеется один лишь обглоданный деревянный крестик на узловатой бечевочке.

- Сначала погорели. Потом ожили - выбило градом. Яровое совсем не уродилось. Встали на хлеб высокие цены, и деньги бы водились - не укупить ни за что. Настроили винокурных заводов. Позавели кабаков, -всякому стало лестно и выгодно вином торговать.

Потом опять - тяжелые налоги; где ни возьми, промыслили деньги, а деньги себе нужны на соль и на деготь, а теперь и на одежу. К тому же семья большая, а в семье все - немощные и маломощные малолетки.

Напала лихая повальная болезнь, всех больших работников в дому поглотала: надо платить подати за умерших. Земли в наделах так мало, что сам собою можешь ее сдобрить только про горох да на репу. Наконец... да и концов тому, по Божьей совести сказать, не сведешь.

Вот та канва, на которой просторно шить всякие узоры, и все цвета приходятся настоящие - незачем ходить за поддельными. Всякий это разумеет и испытал на себе в той же мере, силе и точности, как, напр., всякого мочил дождь и каждого обсыпало снегом. Велик труд, взявши один цвет и нитку, разрисовать ими одними узор так, чтобы очевидно было и жалобно; а со всеми цветами и нитями и малый ребенок справится.

Без навыка и уменья можно собрать только на дневное пропитание - таково бродяжье, общее всем и самым делом дознанное и доказанное верование. Если где калун не выпросит, там другой не берись. Калун и нищеброд и руки целуют, и в ноги кланяются, притворяются и врут, и обманывают, и все-таки не отстают, получив подаяние, а выпрашивают еще чего-нибудь из лишнего и ненужного. Сколько ни давай - все мало, все еще требуется. Назойливость и докучливость их обратились даже в поговорку в тех местах, где они действуют. Косулинский нищий, голицынский нищий, шувалик, казанский сирота - сделались бранными словами.

Ложь и обман они в грех не ставят, а думают так, что если без этих свойств и свет не живет, то им тем больше: безо лжи и обману и промысел придется покинуть. Дадут нищеброду копеечку - он сейчас же попросит холстика: значит, есть, если отделываются денежками. Неподающих другой нахал не побоится и пристыдить за то.

Против обидчивого и отвечающего упреками и наставлениями у них всегда готова и своя щетинка, грубое резкое слово, упрек наотрез и наотмашь, по Писанию и по готовым сердитым изречениям:

- Кусок-от святой у нас не отнят: Христос никому не велел его про себя оставлять. Он, Батюшко, еще и не то терпел.

- Он, Царь Небесный, любил нищих. А нам негде взять пропитания, как только что дадут на Его святое имя.

Так отвечали на упреки в нищенстве и бродяжничестве судогодские нищеброды, несомненно в полное согласие с саранскими калунами, у которых, впрочем, имеется прямое указание на паспортах, выдаваемых волостными правлениями, и в отметках на билетах этих все больше такого рода: «лишился родителей», «воры разорили», «потерпел разорение от пожара» и т. п. Конечно, все эти пометки кладутся за бутылку донского или хересу старшинами, которые сами все - калуны или были таковыми, особенно в главных промышленных саранских и инсарских гнездах, каковы село Голицыно и деревни Гермаковка и Акшенас.

В большом селе Голицыне из 300 дворов ходят на промысел больше 200, в Акшенасе из 120 дворов не занимаются только четыре, а Гермакове калит все селение сплошь, двор по двор.

В Гермаковке коренная родина этого промысла, и отсюда распространился он по всем окрестностям с замечательной быстротой, начиная с 40-х годов текущего столетия^¹²]. Перед освобождением крестьян из Голицына от тех же тяжелых и невыносимых до последней крайности оброков народ бежал ввиду великой нужды, кто куда успел. Тогдашняя дешевизна хлеба поощрила несчастных: давали им, глядя на безвыходное положение, щедрой рукой. В одну неделю, по свежим рассказам, в тех местах удавалось собирать на сто и более рублей.