Бродячая Русь Христа ради

Старец с проводником стоял уже в церкви, у входных дверей в то время, когда проходили мимо задержавшиеся на ледоходе и запоздалые горожане. Соборный голосистый дьякон, стоя в притворе, впереди свечи на высоком подсвечнике, речисто перебирал уже прошение о помиловании от глада, губительства, труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменных и междусобные брани (охотливо ударяя на это слово для любителей из купечества как на удобное и подходящее для хвастовства зычным голосом).

Еще темно было в церкви, еще подслепые городские нищенки не разглядели из-за тусклого света желтых восковых свеч в приделах и не оттерли непрошеных пришельцев.

Все это случилось потом, когда кончилась всенощная, когда кое-кто из двинувшегося по домам народа успел сунуть в руку слепца копеечки, когда наконец оба, и старик, и мальчик, могли постучаться на краю города в лачужке и попросить ночлега у такого же непокрытого бедняка:

- Не примешь ли нас ночевать?

- Войдите Христа ради.

- Спаси тебя Господи!

III

Добрый человек гостей своих не спрашивал: как зовут и откуда пришли, а накрошил в чашку ржаного хлеба и доверху налил туда молока.

Присадил он их к столу: ешьте с дорожки во славу Божию!

Спрашивать нечего: дело понятное тому, кто вкусил мещанского счастья, кидаясь как угорелый от одной работы к другой, и не удержался ни на какой подходящей. То на пристань бегал суда грузить, то в огородах нанимался копать гряды. Пробовал в своей реке и чужих озерах ловить рыбу, когда она шла в ходовое время. Косой помахивал на чужих лугах;

в ямщиках пожил, а вот теперь незавидная тихая пристань - засел сапоги тачать. Заказал купец в каблуки новые гвозди вбить и заплатки приладить, велел принести после ранних обеден, обещал гривенник дать и винца стаканчик. Надо поторапливаться, чтобы к этой ранней обедне самому попасть и поздней не прозевать; стал неудачливый работник, горемычный мещанин от великих бед и напастей, очень богомольным. Без крестов и поклонов ни одной часовни он не пропустит; любит говорить про Божественное, дома поет церковные песни и достиг рачением и старанием до того, что стал неизбежным человеком на церковном клиросе.

Прибежал он с церковного клироса от всенощной за свой стол-престол и вот стучит-гремит, вбивая в чужие сапоги покупные гвозди, привздохнет и споет про пучину моря житейского, воздвигаемого напастей бурею.

Про тихое пристанище спел он и про своих гостей вспомнил, спросил к слову:

- Давно ли, миленький старчик, не видишь ты Божьего-то свету?

- Сроду, христолюбивый, - родители таким на свет Божий выпустили. Был, говорят, зрячим, да в малых летах. Не помню.

- Стало, так и в понятие об нем не берешь, о белом-то нашем свете?

- С чужих слов, родимой мой, про него пою, что и белой-то он, и вольной свет. И про звезды частые, и про красное солнушко: все из чужих слов. Вот ты мне молочка-то похлебать дал: вкусное оно, сладкое; поел его - сыт стал, а какое оно - также не ведаю. Говорят - белое. А какое, мол, белое? «Да как гусь, слышь». А какой, мол, гусь-от живет? Так вот во тьме и живу. Что скажут, тому верю, - говорил старец тем обычным манером нараспев и протяжно, к какому приучают нищую братию пение духовных стихов и одна неизменная с раннего утра до позднего вечера песня: «Сотворите слепому-убогому святую милостынку Христа ради».

- Поглядел бы я на белой-от вольный свет!

- А вон у нас в городу говорят: и не глядел бы лучше на белой-от свет. И много таких: великое число. Нешто ты и во сне-то ничего ни видишь?

- Вижу то, что наговорят люди да про что сам пою.

- Богатырей, поди, много видишь?

- Вижу, добрый человек, часто вижу. Все меня попрекают; вот и Иванушко мой попрекает: все-де тебе огромным кажет. Малое за великое понимаю: от слепоты моей, знать, дело такое.

- Во сне он больно пужается, зычно кричит, - подтвердил старца проводник. - Иной раз как полоумный вскочишь от его крику.

- Оттого и кричу, Иванушко, что большое да страшное вижу. А ты, добрый человек, не пужайся: нынче не пел и кричать не стану.

- Кричат по ночам наши старцы, - вмешался проводник, - когда подолгу на дороге сидят да поют много. Послушал бы ты, чего не придумали они сослепа-то. Вон, когда про себя запоют, что у них выходит?

Закричали калики зычным голосом, И толь легко закричали,

Что окольни с теремов рассыпалися, Маковки с церквей повалилися.

- А на сам деле рази когда собаки пристанут и взвоют. А хвалят люди.

- Меня больно хвалят. У меня память хлесткая. Я дошел! - хвастался слепой.

- Такая память - не приведи Бог! - подтвердил проводник.

- Ты мне только скажи какую ни на есть старину говорком да спой ее вдругорядь: я ее всю на память приму и вовек не забуду.

- Словно ее кто ему гвоздем проколотит, - пояснял товарищ.