Бродячая Русь Христа ради

А другой такой же раз всю артель зарезал: под Москвой было. Архимандрит шел. Остановился. Подозвал его. Он у него милостынки сейчас же попросил. А тот положил ему так-то руку на голову и спрашивает: «На чье ты имя подаяние просишь?» А наш тут и рот разинул - молчит. «Кого ради милостыню просишь?» А про старичков, слышь: «А ты, говорит, какие слова мне сказал, когда у меня подания попросил?» А Христа ради, говорит. «Кто же Христос был?» Не знаю, слышь. Он и другого, и третьего: один ответ. Начал он нас, архимандрит, стыдить, да при всем-то при народе, да слова-то жалостливые, да говорит-то так мягко и вразумительно, что у меня аж борода зачесалась. Уж и колотил я ребят-то после того, потому так и сказал архимандрит-от: «Я-де вас запомнил, и другой раз придете к нам да таких ребят приведете, да узнаю я их, да и в ограду, слышь, не пущу». А монастырь свята-то Троица много народу собирает. Кто их пострелят учить-то станет? У нас и мастеров таких нет. Не каждый и слепец про то ведает.

- Ты-то, Матвей, знаешь ли?

- Мне один богомолец толковал. Да я и «Сон Богородицы» знаю и пою, когда кто пожелает. Я и про Голубиную книгу знаю, а это не всякой может.

- Вот и послушай теперь. Смекни-ко, сколько я на ребят извожу денег?

- Я смекнул: 130 рублев.

- С рублем - по-моему. Вот ты теперь меня и не прижимай. Не запрашивай много денег, а спроси так, чтобы нам не разойтись, - сказал Лукьян, и глаза его впились в лицо слепого Матвея.

Хотел он в них читать и ничего не видел: видно одно рябое лицо.

«Оспа избила», - подумал безногий.

Видны две глазные щели и морщинки на веках, и лоб ниспустился, словно стянуло его туда, в это самое приметное на лице место.

«Вправду слепой, верно сказывали, - опять подумал. - Это не то что чертовик-солдат безрукий. Как обошел он меня! Вовек не забыть!»

Привел он себе на память одного старого товарища и спутника.

«Как на мир выходит, так и начнет иглой глаза стрекать. На тот конец и верешок зеркальца носил при себе. Поставит против себя зеркальцо, сядет. Вынет иглу, поднимет одну веку, поднимет другую - и начнет иглой стрекать. И сведет ему веку - сидит над чашечкой, как и впрямь слепой. Хотел я у него из чашечки гривенник серебряный, что офицер ему положил, себе взять, а он и сгреб меня за руку».

- Положи противу шустрого-то парня вчетверо: не будет много, - перебил думы надумавшийся Матвей ответом.

- Голосисто, дед, поешь, где-то сядешь?

- А я, добрый человек, не в запрос, а как сам скажешь.

- Может, ты пошутил, так я опять с тобой начну разговор. Прислушайся-ко!

- Варева твое брюхо выпросило - это первый мой сказ. Второе, к твоей слепоте по моему положению надо трех ребят поставить сверх твоего. Пойдешь ты с артелью в самые места настоящие, хорошие. Не к тому я это говорю, чтобы ты больше запрашивал, а надо тебе знать, у каждого монастыря не по пяти кабаков живет, а по ярмарочным местам мы их десятками считаем.

Посмотрел он на Матвея: слепой даже облизнулся и круто пошевелился на месте.

- Знаем такие кабаки, где как ты знаешь - хоть пляши, хоть скоромные песни пой: молодые парни даже заказывают такие - и водку подносят от себя для угощения.

Матвей даже крякнул. «Значит, - смекает про себя Лукьян, - стало его крепко сдавать назад».

- Прими тоже в расчет: баба с вами, баба хожалая, выученная. Парня твоего кормить надо: я ему лапотки свои кладу, армячишко дам. Пиво пить разрешаю, а который до чаю охоч - у меня чай по ярмаркам-то идет без запрету.

- Это у тебя хорошо, - похвалил Матвей.

- Да так хорошо, что кто от меня летось ходил недавно, опять здесь был и наймовался. От меня самая дальная артель ушла уж. Я ведь тебе всю правду сказываю. Харчи мои. Что своим умом упромыслишь - все твое.

- Я вот про это тоже хотел спросить...

- А я все по откровенности, все по правде. Рассчитывай: на новое место придешь, пачпорт покажи, а в артели-то попадают со слепыми пачпортами.

- У меня настоящий: вот гляди на него.

- Да ведь другой слепой человек со слепым-то пачпортом дороже зрячего: мне-ка за него платить. Опять же говорить буду про монастыри. В хорошем

- за всякое место «власти» деньги берут: большие - если у паперти сесть хочешь; поменьше - у святых ворот; за воротами - еще меньше. А все деньги подай, все староста-то мой поставит мне на счет!

- А про ярмарку-то что ты думаешь? На всякую хорошую ярмарку полагается особливое начальство. Оно так и почитает, что ярмарка-де вся его, всякое место ему принадлежит. Затем-де его сюда и определили. А ты ему за то место, на котором хочешь сидеть, заплати. Да он еще разбирает: это-де захотел хорошее - значит давай больше, а не то, слышь, отдам другим. У меня-де это место другие слепые приторговали. Ты это сочти, Матвеюшко - добрый старец!

- Считаю. Смекаю. Говори дальше.