Бродячая женщина

Мало ли в мире тепла для меня, почему я выбрала это, слишком жгучее летом и несколько простудное зимой, когда белые нетопленые дома становятся неуютными. Мало ли на свете ласки для маленьких женщин, могла бы перемещаться от одного горячего источника к другому, мыть ножки в океанах, засыпать то на жёлтом песке, то на мелкой гальке, а не только на этой белой пудре, которая у меня теперь не выводится из сумок и карманов.

Похоже, мы уже слегка женаты; я даже злюсь, мечтая, что, может быть, меня случайно похитит какой-нибудь другой город и заберёт к себе, в иные камни и ветер. Стамбул, говорят, прекрасен, и Праги я не видела, и на островах сказочно.

Но я сварлива, только когда у меня есть билет и квартира на месяц, когда я точно знаю, сколько дней мне осталось до его прикосновения, до поцелуя, до вторника, который я пообещала себе, чтобы не горевать.

«Я не прощаюсь, я вернусь во вторник. Просто он будет в ноябре», – так я думала в июле. И теперь еду в эти еврейские Петушки, где не умолкают птицы, чтобы снова засыпать на гладком каменном плече, везу шесть новых платьев, чтобы показать ему, и три пары башмаков; и самой смешно от нелепости нашей связи. Однажды мне насмерть надоест его наивная сладость, но ещё не сейчас, не в этот раз.

Риски этого мира

Иногда кажется, что господь склоняется ко мне, приложив к уху жестяную трубу, вызнаёт желания и ласково исполняет – с какими-то поправками, нечувствительными в его масштабах. От меня же не требуется ничего, кроме врожденного умения хотеть – так, чтобы желание пронзало насквозь от завитков на макушке до пальцев ног с крашеными ногтями.

Карлсон однажды пытался продать свои пальцы: «Подумай только, всякий раз, как ты их увидишь, ты скажешь самому себе: “Эти милые большие пальцы – мои”». Из тех, кому я передаривала свои, можно составить небольшой клуб. Не возражаю, когда меня забывают, но было бы приятно, если бы они хранили в каких-то тёмных кладовках отпечаток белой ступни, которую однажды прижимали к груди, прикрыв ладонью. Я разве много прошу?

Но я о сбывании – как получилось в этот раз.

Пока человек молод и прост, он тщательно отыскивает места силы, чтобы припадать, напитываться и всё такое. Но однажды – не знаю, как у всех, а у меня так, – он чувствует потребность в месте слабости. Там, где разоружат и очистят, как апельсин; где можно лежать, как старая собака, и ни о чём не думать. Не потому, что там безопасно, а потому, что для тебя больше не остаётся опасности, слишком ты бесплотен и малоценен для рисков этого мира. Можно взять голыми руками, так ты слаб, но скорее всего протечёшь сквозь чужие пальцы, оставив после себя недоумение и бледный запах речной воды.

У меня для этого есть площадь Бялик, днём она по-курортному нарядна, в праздники изумительно нелепа, а в сумерках становится трогательной, как лилия, Офелия или девочка-призрак, или что вы привыкли считать трогательным. По вечерам, когда перестают носиться дети и собаки, весь этот «второй акт “Жизели”» выстраивается из нежно подсвеченного здания старой мэрии, болтливого фонтана с нимфеями, из камней, медленно отдающих дневное тепло, и черничного неба над головой.

Если вы пришли туда ночью и с вами вдруг случилась эта площадь, оглядитесь, там наверняка где-то примостилась моя тень с айпадиком и сосредоточенно пишет колонку или с отвращением отвечает на вопрос интервью «Чем блог отличается от литературы».

И у меня было желание, связанное с этим местом: я хотела войти в белое здание с колоннами, когда оно светится.

Нет ничего проще, туда приводят экскурсии. Но я хотела не так. Мне нужны близость и волшебство, мне, собственно, от всего это нужно. Я люблю сказочников с их арсеналом чудес, с чемоданом реквизита ручной работы и с умением создать жизнь вечную на одну ночь. И потому я скучаю быть туристом в городах и зданиях и никогда не прихожу, если нет шанса вступить принцессой или сбежать Золушкой, теряя башмачки.

И однажды вечером я от этого тосковала, сидела у фонтана, завидовала, что за углом пахнут белые франжипани, а я не дерево, не цветок, не собака и не камень, а турист с айпадиком.

И тут. И тут, чёрт побери.

У меня не было травм, связанных с воздушной тревогой, но когда в тёплом ночном небе взвывает сирена, это, друзья мои, сильно. Внутри всё отзывается не то чтобы страхом, но порывом немедленно укрыться. Возможно, нам в детстве слишком часто показывали фильмы про войну, или это тембр такой специальный, но всякая нега и самоуверенность слетают, и не остаётся никаких иллюзий, сразу понятно, что сейчас уродливое мёртвое железо летит кого-то убивать. Вряд ли тебя, но лучше оказаться в другом месте. Немедленно.

И тут на белом крыльце появился человек, заорал и замахал руками. И все, кто был на площади, очень быстро оказались внутри здания и, стараясь не делать лишних движений, спустились вниз, в маленькую комнату без окон.

Никто не выглядел испуганным, кроме женщины с малышом, люди подчёркнуто спокойно подождали минут десять, потом кивнули друг другу и разошлись.