Бродяги Севера

Маретта не могла совершить этого преступления. Здесь, наверное, было что-то еще, чего он не увидел, чего не смог еще обнаружить, что ускользает от его наблюдения. И он представил себе опять Маретту Радисон такой, какой увидел ее, когда вошел в эту комнату. В ее широко открытых и испуганных глазах не было ни ненависти, ни безумия. В них в муке кричала ее душа, чего до сих пор он не видел еще в глазах ни у одного человека, с которым его сталкивала судьба. И вдруг в его душе раздался властный голос, заглушивший собою все другие звуки и голоса и указавший ему на то, каким чутким чувством является любовь, даже в том случае, если она не пользуется взаимностью.

С бьющимся сердцем он вновь подошел к Кедсти.

Теперь он действовал уже спокойнее. Он дотронулся до щеки убитого, – она была уже холодной и настолько, что можно было утверждать, что преступление произошло никак не позже, чем час тому назад. Он более тщательно исследовал рану на лбу у Кедсти. Это была неглубокая ранка, и по ней можно было судить, что инспектор был оглушен только на короткое время. В этот промежуток времени должно было произойти нечто другое. И, несмотря на почти сверхчеловеческие усилия отбросить от себя представлявшуюся ему картину, он все-таки увидел ее перед собой в мельчайших подробностях: убийца быстро подбежал к столу, использовал ножницы и, когда Кедсти снова пришел в сознание, то он набросил ему на шею волосяную петлю и удавил его насмерть. И все-таки опять и опять Кент уверял себя, что это невозможно, что это абсурдно и несообразно ни с чем. Только дурак мог бы именно так совершить чудовищное убийство Кедсти. А Маретта вовсе не была дурой. Она была в здравом уме и трезвой памяти.

И, точно охотничья собака, он стал оглядываться по сторонам и быстро осмотрел всю комнату. На занавесках всех ее четырех окон были шнурки. На стенах висели, точно трофеи, всевозможные ружья, сабли, топоры. На конце стола, перед самым Кедсти, лежало на бумагах тяжелое пресс-папье. Еще ближе к покойному, не скрытый газетами, валялся шнурок от сапога. Около правой руки лежал револьвер. С такими подходящими для выполнения убийства предметами, которыми так легко и без малейшего шума и траты времени можно было довести дело до конца, убийце незачем было пользоваться еще и петлей из женских волос.

Кент обратил внимание на шнурок от сапога. Было положительно невозможно не заметить его, потому что в нем было сорок восемь дюймов длины, и он был вырезан сплошь из кожи и представлял собой ремень шириной в четверть дюйма. Кент стал разыскивать пару и действительно скоро нашел и другой такой же ремень на полу, как раз на том самом месте, где стояла Маретта Радисон. И опять перед Кентом встал неразрешимый вопрос – почему именно убийца Кедсти нашел необходимым использовать петлю из волос вместо одного из этих шнурков или вместо так соблазнительно свешивавшихся шнурков на занавесях.

Он осмотрел каждое из окон, и все они оказались запертыми. Затем он снова нагнулся над Кедсти. Он заметил, что в самый последний момент, расставаясь с жизнью, Кедсти испытал медленную и мучительную агонию. Это можно было прочитать по искаженному страданием лицу. А ведь инспектор был очень сильный человек. Он должен был бороться даже после того, как ему нанесен был удар. И для того, чтобы так сильно запрокинуть голову назад, с целью накинуть ему на шею петлю и затем затянуть ее, должна была бы потребоваться громадная сила со стороны убийцы. И при очевидности такого предположения, сделавшегося для Кента ясным как божий день, дикая радость овладела его душой. Теперь для него являлось уже неопровержимым, что с таким телом и руками, какие были у Маретты Радисон, убить Кедсти она ни в коем случае не могла. Для этого потребовалась бы сила гораздо большая, чем была у нее, чтобы только удержать Кедсти в кресле, и еще в два раза большая, чтобы убить такого человека, каким был инспектор.

Он медленно вышел из комнаты и бесшумно затворил за собою дверь. По пути он заметил, что входная дверь, после того как прошел через нее Кедсти, так и оставалась отворенной.

Он постоял некоторое время против этой двери, едва сдерживая дыхание. Он прислушался, но ни малейшего звука не доносилось до него со стороны слабо освещенной лестницы.