Бродяги Севера

Наступили сумерки, но волки к туше не вернулись. Дичи было много, и стая, хозяйничавшая в здешних местах, охотилась в эту ночь дальше к западу. Раза два до Мики и Неевы издали доносился её охотничий клич.

И всю звёздную светлую ночь щенок и медвежонок сторожили, прислушивались, иногда ненадолго засыпали. Едва забрезжил серый рассвет, они вновь принялись за еду.

Если бы эту историю рассказывал старый Макоки из племени кри, он в этом месте снова не преминул бы указать, что Мики и Неева находились под особым покровительством Иску Вапу. Ибо день сменялся ночью, а ночь сменялась днём, и Мики с Неевой удивительно окрепли и даже словно выросли благодаря тому, что постоянно наедались до отвала. На четвёртый день Неева стал таким толстым и гладким, что казался в полтора раза больше того медвежонка, который свалился с носа челнока в порожистую реку. Мики утратил свою костлявость. Его рёбра уже нельзя было, как прежде, пересчитать с расстояния в два шага. Грудь у него стала шире, ноги не производили такого неуклюжего впечатления. Челюсти его окрепли, потому что постоянно грызли кости карибу. И по мере того как увеличивались его силы, уменьшалась его щенячья любовь к играм и росло беспокойное стремление начать самостоятельную охоту. На четвёртую ночь он снова услышал отрывистый охотничий клич волков и почувствовал томительное волнение.

Для Неевы быть толстым, быть весёлым и быть довольным означало одно и то же. Пока можно было кормиться у туши, его вовсе не тянуло уходить с уступа. Два-три раза в день он спускался к ручью напиться, и каждое утро и каждый день – особенно ближе к закату – он несколько раз скатывался со склона. Вдобавок ко всему этому он завёл привычку спать после полудня в развилке молодого деревца.

Мики не видел в кувыркании вниз с обрыва ни смысла, ни удовольствия, лазать на деревья он тоже не умел, а потому начал всё больше времени тратить на обследование подножия гряды. Он предпочёл бы, чтобы Неева ходил вместе с ним. Каждый раз, перед тем как отправиться в такую экспедицию, он долго пытался заставить Нееву слезть с дерева или пускал в ход отчаянные усилия, чтобы увести его с собой, когда медвежонок по уже протоптанной тропке отправлялся к ручью или возвращался обратно. Тем не менее одного этого упрямства Неевы было бы недостаточно, чтобы их поссорить. Мики был слишком привязан к медвежонку, чтобы сердиться на него из-за таких пустяков. А если бы дело дошло до решительной проверки и Неева всерьёз поверил бы, что Мики сейчас уйдёт и не вернётся, он, конечно, отправился бы вместе с ним.

Первое настоящее отчуждение между ними возникло не из-за ссоры, а из-за разногласия, коренившегося в самой их природе. Мики принадлежал к племени, которое предпочитает есть мясо свежим, Неева же особенно любил «хорошо выдержанное» мясо. А начиная с четвёртого дня остатки туши Ахтика стали уже весьма «выдержанными». На пятый день Мики ел это мясо лишь с большим трудом, преодолевая отвращение, а на шестой просто не мог взять его в рот. Нееве же оно с каждым днём казалось всё вкуснее и душистее. На шестой день, упоённый любимым ароматом, он от восторга повалялся на остатках туши. И в эту ночь Мики впервые не пожелал спать, прижавшись к нему.

Развязка произошла на седьмой день. Туша теперь благоухала до небес. Лёгкий июньский ветерок разносил этот запах по окрестностям, и все вороны, проживавшие на несколько миль вокруг, начали собираться поблизости. Мики, не выдержав этого аромата, поджал хвост и удрал к ручью. Когда Неева после обильного завтрака спустился туда напиться, Мики попробовал обнюхать приятеля и сразу же отбежал в сторонку. Собственно говоря, теперь он уже не смог бы с закрытыми глазами отличить Ахтика от Неевы – разница заключалась только в том, что один лежал неподвижно, а другой двигался. Но пахли оба одинаково мертвечиной; оба, бесспорно, были «хорошо выдержаны». Даже вороны теперь кружили и над Неевой, недоумевая, почему он расхаживает по уступу, хотя приличной падали этого делать отнюдь не полагается.