Брокен-Харбор

Фиона быстро вдохнула, и я услышал, как хрипит ее сдавленное горло.

— Возможно, были и другие случаи, но после того разговора Дженни ничего бы мне не рассказала. — У нее задрожал голос. — Я ей говорю: «Возьми себя в руки, хватит пороть чушь». Я думала… — Она пискнула, словно щенок, которого пнули, зажала рот руками и снова зарыдала. — Я думала, что она свихнулась, что у нее плохо с головой, — невнятно повторяла она сквозь всхлипы, вытирая сопли салфеткой. — О боже, я думала, что она свихнулась.

4

Больше мы в тот день ничего из Фионы не вытянули — успокаивать ее было некогда. Прибыл еще один полицейский, и я поручил ему записать имена и телефоны родственников, работодателей, коллег и друзей детства Фионы, Дженни и Пэта, отвезти Фиону в больницу и проследить, чтобы она не распускала язык при репортерах. Потом мы передали ее, плачущую, с рук на руки.

Не успели мы отвернуться, как я уже вытащил мобильник и начал набирать номер — воспользоваться рацией было бы проще, но нынче слишком у многих журналюг и психов имеются сканеры. Я взял Ричи за локоть и повел по дороге. С моря все еще дул мощный и свежий ветер, взлохмачивая волосы Ричи. Я почувствовал на губах вкус соли. Вместо пешеходных дорожек в нестриженой траве были протоптаны узкие тропинки.

Бернадетта соединила меня с полицейским, который находился в больнице с Дженни Спейн. Судя по голосу, ему было лет двенадцать, он вырос на какой-то ферме и обладал анальным типом характера — то есть то, что надо. Я отдал распоряжения: как только Дженнифер Спейн закончат оперировать — если, конечно, она выживет, — ее нужно положить в отдельную палату, а он, словно ротвейлер, должен охранять вход. Впускать в палату сугубо по удостоверениям и в сопровождении полицейских, а родных не пускать вообще.

— Сестра потерпевшей отправится в больницу с минуты на минуту, рано или поздно явится и их мать. Заходить в палату они не должны.

Ричи грыз ноготь, наклонив голову, но, услышав эти слова, вскинул глаза на меня.

— Если они потребуют объяснений, а они потребуют, не говори им, что действуешь в соответствии с моими распоряжениями. Извинись, скажи, что таков порядок, а ты не уполномочен его нарушать, и повторяй это, пока они не отстанут. И, сынок, найди себе стул поудобней. Скорее всего, ты там надолго. — Я дал отбой.

Ричи прищурился, глядя на меня против солнца.

— Думаешь, перебор? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Если сестра говорит правду и к Спейнам на самом деле кто-то влез, то история и впрямь жутковатая.

— По-твоему, я ставлю усиленную охрану, потому что сестра рассказала жутковатую историю?

Он шагнул назад, поднимая руки, и я сообразил, что повысил на него голос.

— Я просто имел в виду…

— Приятель, для меня ничего «жутковатого» не существует. Жуть — это для детишек в Хэллоуин. Я просто стараюсь прикрыть все тылы. Представь, какими идиотами мы будем выглядеть, если кто-то заявится в больницу и закончит начатое? Хочешь объяснять это репортерам? Или, раз уж на то пошло, хочешь объясняться с главным инспектором, если завтра на первых полосах появятся фотографии ран Дженни Спейн?

— Нет.

— Нет. Вот и я тоже. И готов немного хватить через край, лишь бы этого избежать. А теперь давай отведем тебя в дом, пока большой злой ветер не застудил твои крошечные яички.

Пока мы возвращались к подъездной дорожке Спейнов, Ричи держал рот на замке, но потом осторожно сказал:

— Родственники.

— Что с ними?

— Вы не хотите, чтобы они ее видели?

— Не хочу. Тебе удалось уловить самое важное в показаниях Фионы, помимо страшной жути?

— У нее были ключи, — неохотно сказал он.

— Да. У нее были ключи.

— Она сама не своя от горя. Может, я и простак, но мне не показалось, что она притворяется.

— Может, да, а может, и нет. Я знаю одно: у нее были ключи.

— Спейны чудесные, любят друг друга, любят детей… Она говорила о них так, словно они до сих пор живы.

— И что? Если она прикидывалась раньше, то могла изобразить и это. К тому же ее отношения с сестрой вовсе не так просты, как она пытается представить. Нет, нам предстоит посвятить еще немало времени Фионе Рафферти.

— Точно, — сказал Ричи.

Я толкнул дверь, но он замешкался на пороге, топча коврик и потирая затылок.

— В чем дело? — спросил я, смягчив голос.

— Она сказала еще кое-что.

— Что?

— Надувные замки стоят недешево. Сестра хотела арендовать такой по случаю первого причастия дочери. Пара сотен.

— Ты это к чему?

— Их финансы. В феврале Патрика сокращают, так? В апреле они еще при деньгах и привозят надувной замок на день рождения Эммы. Но примерно в июле им уже не на что поменять замки́, хотя Дженни кажется, что в доме кто-то побывал.

— Ну и что? Просто у Патрика закончилось выходное пособие.

— Да, скорее всего. Как раз об этом я и говорю: пособие закончилось слишком быстро. У меня полно друзей, которые потеряли работу, но всем, кто провел на одном месте несколько лет, выплатили столько, что хватит надолго — если соблюдать экономию.