Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

Ждали темноты. Орудия с правого берега вели пока еще редкий огонь. Развернутся в темноте, когда пойдут суда и начнется переправа. Подошли «Быстрый» и «Прибой», которые помогали перевозить оборудование ремонтной базы. Ужинали на катерах. Принесли в ведрах кашу с мясом, чай. Стряпуха Настя, которая вместе с двумя другими женщинами продолжала готовить еду, поставила ведра, закутанные в тряпки.

– Ешьте. Я с вами посижу, если не возражаете.

– Садись, – пригласил Морозов. – Может, перекусишь?

– Нет. Я напробовалась, пока готовила. Лучше покурю.

Приходили матросы, Настя накладывала им горячую пшенную кашу с кусочками баранины. Закуривая папиросу, которой угостил ее Морозов, посмотрела на Костю, с аппетитом работавшего ложкой.

– Вкусная каша?

– Да. Я такую люблю.

– Спасибо, хоть похвалил, а от наших морячков благодарности не дождешься. Если облапать да прижать, это всегда пожалуйста. Умнее ничего придумать не могут.

– А для чего мы тебя еще держим? – смеялся Валентин Нетреба.

– Помолчи уж, кавалер. Проголодался, Костя?

– Есть немного. Обедали утром, а после только сухари грызли.

– Давай подложу еще каши. Надька-то пишет что-нибудь?

– Нет пока писем. Да времени не так много прошло.

– Скучаешь?

При этих словах глянула на Костю так, что тот поперхнулся и покраснел.

– Некогда скучать, – постарался как можно беззаботнее ответить старшина Ступников. И невольно посмотрел на Настю. В полутьме рубки поблескивали ее глаза. Взгляд был какой-то странный, а красивые губы слегка улыбались.

– Ну и правильно. Чего скучать.

– Эй, девушка, ты мне парня не порть, – откладывая в сторону котелок, погрозил ей Валентин ложкой.

– Тебе-то что? Ты женатый, а наше дело холостое. Никто никому не обязан.

Мичман Морозов только посмеивался, глядя, как стушевался Костя. Когда закончили ужин, Настя попросила его:

– Помоги, Костя, ведра и посуду на берег отнести. Не возражаешь, Николай Прокофьевич?

Мичман не возражал, но сказал, чтобы старшина Ступников долго не задерживался. А Валентин снова погрозил ей ложкой:

– Смотри у меня!

– Смотрю, смотрю! Бери ведра, Костя.

Непонятно почему, у него сильно билось сердце. Костя послушно шел вслед за красивой Настей. Отойдя метров пятьдесят, остановились.

– Ставь ведра на землю. Дальше я сама донесу.

И встала вплотную, лицом к лицу с растерянным парнем. Придвинувшись еще ближе, улыбнулась:

– Поцелуй, что ли, на прощание.

Костя прижался губами к холодной щеке, однако Настя, притянув его ближе, вдруг крепко поцеловала в губы. Поцелуй длился долго, и тело женщины прижималось к нему так, что перехватило дыхание. Он обнял Настю и жадно стал целовать, забыв про все. Женщина тихо ахала, прижимаясь еще сильнее.

Костя, одуревший от такой близости, наконец отшатнулся. Настя погладила его по щеке:

– Нравлюсь?

– Да, – выдавил Ступников.

– Ты мне тоже глянулся. А говоришь: Надя, Надя… будто других женщин нет. Береги себя. Увидимся завтра.

И снова крепко поцеловала в губы. Настя не спрашивала, согласен ли Костя, она решала все сама. Ступников возвращался на катер слегка ошалевший. Словно что-то перевернулось. Он хотел и одновременно боялся завтрашней встречи. Было стыдно перед Надей и тянуло к Насте. Он совсем не думал о предстоящей ночи, вражеских снарядах и неуютной холодной реке, которую предстояло пересечь несколько раз.

Выгрузили сто пятьдесят бойцов пополнения, ящики с боеприпасами, какие-то мешки, тюки с теплой одеждой. К сходням кинулись было раненые, но их оттеснил комендантский патруль:

– Нельзя! Специальный рейс.

Раненые отступили. На трап взбирались люди в странной одежде. При свете ракет виднелись впалые лица женщин и детей, прошел старик, опираясь на палку. Одеты они были в подрезанные солдатские шинели, прожженные телогрейки, дети подвязаны платками или обычной мешковиной. И почти все несли узлы, баулы, небольшие тюки.

– Что там? – спросил Валентин, удерживая одну из женщин за рукав. – Не берите ничего лишнего. Нельзя катер перегружать.

– Какое же это лишнее? Там два одеяла, трусишки, носки запасные да кастрюли с тарелками. У нас все сгорело, только это и осталось.

Валентин отступил, давая ей пройти, и продолжал считать беженцев. Когда счет перевалил за сотню, стал отбирать наиболее тяжелые вещи. Не вступая в спор, бросил на берег громоздкий чугун. Отобрал у одной из женщин самовар и большую сковороду.

– Из-за ваших железяк не сможем всех вывезти.

Но оставил тесно скатанный матрас. Без этого действительно сейчас не обойтись. С удивлением заметил, что двое подростков одеты в немецкие теплые куртки с орлами на груди.

– Где взяли?

– В развалинах. Там фрицев много лежит, только остальных до нас раздели, – ответил подросток, а второй, не выдержав, достал из-за пазухи небольшой пистолет и похвалился:

– А у меня вот что есть. «Вальтер», настоящий.

– Эй, шкет, а ну дай сюда! – потянулся к нему Валентин, но мальчишки исчезли в сутолоке.

Всего набралось сто шестьдесят человек, в том числе тридцать пять детей. В трюмы беженцы лезть боялись, особенно дети, приходилось заталкивать силком.