Бронепароходы

— Вроде моей, — охотно согласился Яшка. — Я ведь добрый человек, даже нежный. Никому зла не желаю! А чёрт сядет на плечо и шепчет: гляди-ко, Яша, на вон того купчину, он бахвалиться жаждует, ну дак и обмишуль его, угоди гордыне… Или же указует мне перстом на офицера: этот себя героем мнит, никогда не отступает, дак и распатронь его до исподнего… Задачка-то у чёрта в чём? Приумножить грех, который и без него душу ел! В чёрте чуда нет!

— Чудо — творенье божье, — согласился Федя. — Есть бог — есть и чудеса.

— Бога нету! — упорствовал Алёшка.

— Кого нету? — испугался Митька Ошмарин. — Где?

— А ты вокруг-то посмотри, Лексей, — с укором посоветовал Серёга Зеров. — Красота же какая… Чего спорить-то? Всё же ясно, что бог есть.

— Эх, дядя Серёжа! — обиделся Алёшка. — А ещё в училище учился!

— Бог науке не противоречие, — примирительно заметил Федя.

— А чудеса? Они по науке невозможны!

— Разве ты все науки превзошёл? — Федя мягко улыбнулся.

— Не все, но суть-то понимаю!

— Чудеса не в том, чтобы из-за уха туза треф доставать. Это фокусы.

— Фокусы, — важно кивнул Яшка.

— Чудеса в простых деяниях. У меня дедушка Финоген за всю свою жизнь ни разу на мель судно не посадил, а такого быть не должно! Любой лоцман, даже самый лучший, промахивается. Любому рано или поздно не везёт. Так что удача дедушкина и есть чудо. И науку оно не попирает. Оно — другая наука.

— Совпадение! — упрямился Алёшка.

— Тогда и в динамо — чёрт.

Роман слушал и посмеивался. Он помнил свои споры с Федей на борту «Русла» — Федю не переубедить. А дедушка Финоген просто врёт.

Ночевать караван встал на рейде села Частые — на полпути между Пермью и Сарапулом. Голубая майская полночь даже не попыталась посинеть — на востоке уже светилась бледно-жёлтая полоса нетерпеливого рассвета. В каюту Ивана Диодорыча осторожно постучал Мамедов.

— Тебе чего не спится, Хамзат? — проворчал Иван Диодорыч.

Мамедов притулился сбоку на краешек его койки.

— Дэло у мэня, Ванья, — негромко сказал он. — Нэ хотэл тэбе дэн портыть…

— Ну, порти ночь.

— Говорю, Горэцкий знаэт, зачем я ыду на Арлан. Эму Выкфорс сказал.

— И что?

— Он захочет отнять у мэня докумэнты. Будэт драка. И я эго убью.

Нерехтин закряхтел, вытаскивая ноги, и тоже сел.

— Вы же вроде примирились, Хамзат.

Мамедов скривился и пренебрежительно махнул рукой:

— Какая разныца? Пустые слова. Повэрь мнэ, Ванья, он дурной чьеловэк.

— Да сам чую, — вздохнул Иван Диодорыч.

Его охватила тоска. Прошлое не отпускало — тянулось к будущему.

— Горецкого Катюша выбрала. А я для неё печали не хочу. Не убивай его.

Мамедов недовольно засопел:

— Нэправылное рэшение, Ванья. И для Каты тоже.

— Ты спросил — я ответил.

Мамедов хлопнул Нерехтина по плечу и тяжело поднялся.

— Ладно. Нэ убью.

Наутро караван двинулся дальше. Пароходы бодро дымили и работали колёсами; «Лёвшино» шёл последним в колонне, рассекая извилистые полосы пены на стрежне. Змиевский перевал, пристань Ножовка, остров Толстик, село Бабка, коса Удобная, пристань Усть-Речка и пристань Галёво, Костоватовский узкий ход, Сайгатский осерёдок, село Сайгатка с храмом, и на отшибе — погост, где лежит Дарья… Иван Диодорович снял фуражку, перекрестился на колокольню и поклонился, приветствуя Дашу. А потом Банный лог, пристань Гольяны, село Нечкино, и вот он — злополучный Пещерский перекат.

…На левый борт выбрались почти все, кто участвовал в том сражении с буксиром «Русло»: Сенька Рябухин, Серёга Зеров, Павлуха Челубеев, Митька Ошмарин, Колупаев, Стешка… Они молча смотрели на обломки мёртвого буксира. Среди искристой ряби переката чернел задранный угол надстройки, торчала безглазая, дырявая, помятая рубка. Дымовой трубы уже не было — её снесло весенним ледоходом. С крыши рубки взвились две чайки. «Русло» казался выброшенной на мель железной корягой, огромной и уродливой.

— Упокой всех, господи, — сказал Серёга Зеров. — Не мы это начали.

Колёса «Лёвшина» затихли в кожухах, с крамбола бултыхнулся якорь, и судно неспешно развернулось задом наперёд. Федя Панафидин, ни на кого не глядя, за верёвку подтянул разъездную лодку, что волочилась за кормой. Он решил плыть к утонувшему буксиру один. Там, на «Русле», только его призраки — больше ничьи, и чужакам не надо их тревожить. У всех свои тени.

Иван Диодорыч смотрел, как Федя добрался до «Русла», привязал лодку к какой-то зазубрине рубки, слез в воду, погрузившись до колен, и с силой отволок дверь. Изогнулся и проскользнул внутрь. Безмятежно сияло небо.

На «Лёвшине» ждали. Почему-то было боязно, хотя ничего опасного случиться не могло. Наконец перекошенная дверь снова затряслась, и Федя боком вылез наружу. В руках у него была икона. Федя издалека показал её людям на «Лёвшине», и ярко стрельнул золотой блик на нимбе Якорника.

На «Лёвшине» загомонили, словно Федя выиграл в состязании.

— Ты только не ругайся, дядя Ванечка… — услышал Иван Диодорыч у себя за спиной и медленно поворотил голову, ошалевая от изумления.

На мостике буксира, улыбаясь, стояла Катя.

04