Бронепароходы

В исполинском фонтане, взметнувшемся вдоль обглоданного каменного устоя, вода и пена перемешались с дымом и паром; из месива жутко высунулся задранный нос парохода с якорем на крамболе; в сторону торчала мостовая ферма. Фонтан замер на миг в высоте, начал падать — и дико вознёсся снова: это взорвался ещё и котёл «Гордого». Полетели какие-то обломки, забурлили гигантские пузыри. Пространство зыбко вибрировало от гула.

Островерхая башня из воды и пены обвалилась, кольцом разбежалась погребальная волна, и «Лёвшино» качнулся на ней, словно поклонился тому, кто его спас. А Федя был потрясён: он воочию узрел божью тайну.

— Значит, будем жить… — прошептал Иван Диодорыч.

…Федя дотащил его до рубки и помог сесть на палубу, прислонив спиной к стене. Иван Диодорыч умер спокойно, хотя его буксир ещё не добрался до родного затона. Впрочем, до затона оставалось-то полторы версты. Полторы версты по тихой и пустынной реке, широко уходящей к далёкому повороту.

— Стоп машина! — скомандовал Федя в переговорную трубу.

Колёса постепенно замедлили движение, в дырявых кожухах замолк шум, и стало слышно, как в железной утробе парохода плачет младенец.

Сенька Рябухин и Яшка Перчаткин в последний раз потянули за цепь, и «Лёвшино», поддавшись, двинулся к близкой уже дамбе, мягко въехал носом на мель, словно умная лошадь, которая сама вернулась в своё стойло. На дамбе валялись ржавые бакены, вдоль приплёска ходили белые чайки.

В кубрике Катя приподнялась на взрытой постели, и Стешка подала ей ребёнка, уже обмытого и закутанного в тряпки. Катя с ненасытным вниманием впервые вглядывалась в личико своего сына, тёмное и сморщенное.

— Какой красивый… — зачарованно сказала она.

— Дак понятно, — хмыкнула Стешка. — Ну-ка отдай мне, народ ведь ждёт.

Катя, улыбаясь, отдала младенца.

Стешка осторожно взошла по крутому трапу, миновала разбитый коридор и очутилась на кормовой палубе. Здесь у фальшборта лежали Дудкин и Серёга Зеров. Стешка постояла возле них, нагнулась, прижимая младенца к себе, погладила Серёгу по скуле и направилась к трапу на крышу надстройки.

Они все были там — возле рубки, возле своего капитана. Приткнулись кто куда. Лица в чёрной саже, одёжа прожжённая… Павлуха Челубеев. Митька Ошмарин. Яшка Перчаткин. Сенька Рябухин. Даже Петька Федосьев. Федя Панафидин сидел рядом с Иваном Диодорычем, а рядом у стенки мерцала икона Якорника, будто Никола тоже был из команды.

— Полюбуйся, старый, на внучека. — Стешка опустила младенца перед мёртвым Иваном Диодорычем. — О-о какой малец уродился, не зря ты воевал.

И на миг почудилось, что Иван Диодорыч ожил. Ненадолго-то можно.

Стешка распрямилась и задумчиво обвела взглядом и судно, и Каму, и берег. Вот же горе… Добрый буксир превратили в развалину — прострелили, ободрали, опалили… Что за жизнь беспощадная!.. Зато вечер — ангельский. И облака в лазоревой нежности такие цветные и яркие, словно выросли в райском саду: белые, рыжие, сизые, малиновые, золотые… Стешка взяла младенца обеими руками торчком и показала ему всё, что есть вокруг:

— Смотри, дитя, на божий мир, знакомься. Это солнышко светит. Это река блестит. Это люди. Это пароход.