Бронепоезд «Гандзя»

Но не успел я отыскать нужную страницу, как весь вагон содрогнулся от накрывшего нас залпа. Тетрадка выпала у меня из рук…

Впереди в просветах поредевшего дыма, засверкали огоньки.

Богуш возобновил бой.

Решающие минуты…

Я ухватился за прицел. Где барабан? Вот он, так, на месте…

Стебель на месте… Защелка на месте…

Вихри дыма и горячие сквозняки от разрывов обдавали меня. Я отводил голову, чтобы не глядеть на происходящее, и все-таки видел перед собой, в дыму и пламени, нашу контрольную площадку, всю словно обглоданную, уже без углов и почти без помоста, голую, как скелет…

Стебель, защелка на месте!

Я нахлобучил фуражку на самые глаза и приник к мелким винтикам и стеклам.

Кто-то, охнув, грузно повалился за моей спиной. Кто-то стонал в вагоне — должно быть, тяжелораненый… Но я не оборачивался…

— Защелка на месте! Отводка на месте! — выкрикивал я сам себе, вцепившись в прицел всеми пальцами.

Отводка… Уровень продольный… Поперечный уровень тоже на мес… Нет! Поперечный не на месте!… Проклятый уровень, где твой пузырек! Где… твой… пу-зы-рек?!

Разжав пальцы, я отдернул руку от прицела.

— Малюга, Федорчук, сюда!

Я сгреб обоих за плечи и толкнул к орудию.

— Видите? Где пузырек, а? В стороне! Ушел в сторону!

Малюга так и оцепенел, взглянув на едва приметную трубочку с жидкостью.

Я изо всей силы встряхнул его:

— Видишь ты или ослеп?

— Вижу! — взревел Малюга, вырвавшись от меня. — Вижу! Старый я дурень! Прицел справный! Это… Да это сама орудия косо стоит!

— Ну да… Ну да… — забормотал Федорчук, озираясь. — У всего вагона крен. На правый борт… Сдала правая рессора…

Не теряя времени, Федорчук схватил топор и начал забивать под осевшее колесо орудия клинья-колобашки…

— Богуш!… — вдруг закричали бойцы. — Сюда идет!

Я быстро вскинул бинокль. «Да, приближается… Кончать нас идет…»

— Стой, собака, стой! Гаубица еще стреляет!

Я прыгнул к орудию. Глянул на уровень:

— Есть, пузырек уже на месте!

Дрожащими пальцами я подкручивал винты, стараясь поймать бронепоезд в центр пересечения нитей на стеклышке. Я чувствовал теплые ладони Малюги, помогавшего мне навести орудие. Но дым разрывов то и дело заслонял от меня приближавшийся бронепоезд.

Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.

Я делал наводку по его головной башне.

— Трубу снесло на паровозе! — вдруг крикнул кто-то сзади меня, и в ту же минуту этот голос слился с другим:

— Башню разворотило у пулеметчиков!

У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед глазами…

Собрав все силы, я снова подступил к орудию.

Нет, чувствую, сдаю… Не поймать мне Богуша в крестик нитей…

Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.

— Товарищи! — закричал я. — Помогайте! Песню!

— Песню! — эхом откликнулись бойцы в вагоне.

И затянули нестройно:

Славное море — священный Байкал…

Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый, но твердый голос матроса и повел за собой хор:

Славное море — священный Байкал

Славный корабль., броневая…

Вот он, в крестике!

Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот…

И вдруг — полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота боя.

Эхо песни покатилось через поля и замерло где-то в лесу…

Бойцы с минуту глядели друг на друга, ошеломленные наступившей тишиной, не соображая, что произошло.

И вдруг в погоревшей, разбитой снарядами траве, где-то совсем близко, щелкнул кузнечик. Щелкнул — и пустил трель. Эту трель подхватил другой, третий, и через минуту шумно, весело, на разные лады застрекотала вся степь.

Бойцы, словно вдруг пробудившись, толпой бросились к орудию, спеша заглянуть в чудесное стеклышко.

— Ура-а!… Победа!

Тут одним прыжком подскочил ко мне Малюга и облапил меня, едва не задушив своей пышной бородой.

Я, как мог, вырывался.

— Нет, не пущу! — гудел старик. У него были слезы на глазах. Обманывал меня, старого, обманывал, и совести нет… Ты — артиллерист, командир доскональный. Наш красный офицер!

— Да разве?… Что ты!… — Грудь у меня стеснило от радостного сознания: «Вот и сдал экзамен на красного офицера… Как просто это получилось: сами солдаты приняли экзамен».

Малюга отступил на шаг и посмотрел на меня с укоризной:

— Не обижай старого человека, командир, признавайся, что ты из артиллеристов! Да этакой стрельбой мы их всех, злыдней, порушим!

— Ясно, порушим, — сказал я, оправляя на себе гимнастерку. Внутри меня играла каждая струнка. — На то идем! — И я крепко пожал старику руку.

— Ну, кажись, теперь поладили… — сказал Федорчук, шумно вздохнув.

Матрос стоял с рупором наготове и давно уже ждал от меня приказания.

— Тяжел старик, а все ж таки заправил ты ему мозги под фуражку… Вперед, что ли?

Матрос закричал в рупор:

— Эй, на паровозе! Вперед, беструбная команда!

* * *

Со скрипом, тяжело переваливаясь с борта на борт и усыпая путь вывороченными из гнезд болтами, гайками, обломками досок и бревен, наша «Гандзя» двинулась к башенному бронепоезду.

Мы приближались осторожно, с заряженным и наведенным орудием: подлый и коварный враг был опасен и в своей агонии.