BRONZA

Он терпеть не мог, когда кто-нибудь вторгался в его личное пространство, особенно без его на то согласия, – для многих это стало последним, что они сделали в своей жизни. А вот Марку почему-то позволял, и тот без зазрения совести пользовался своими привилегиями.

То подойдет и со словами «ты много куришь, зубы почернеют» отберет сигарету, то, заглянув в библиотеку всего на минуточку, втиснется своей тощей задницей к нему в кресло. Мешая читать, с умным видом будет переворачивать страницы в книге, коверкать латынь и глупо хихикать, ничего не понимая в прочитанном. Отложив книгу в сторону с мыслями «ты же не возражал против щеночка… глупенького, не подающегося дрессировке… вот и радуйся…», он за шиворот выставлял не в меру расшалившегося брата вон из библиотеки.

Но уже через некоторое время, не спросив и не получив разрешения (считая, что фразы «можно к тебе?» вполне достаточно), Марк вламывался к нему в кабинет с жалобами на дворецкого. Не обращая внимания на то, что он занят разговором по телефону, с порога начинал громко возмущаться: «Когда Оли уберет этих больных животных из камина и ту жуткую картину? Я сто раз говорил ему, что они гадость, гадость и гадость!»

В легком сомнении, на самом ли деле брат такой ребенок или так своеобразно выглядит его месть «за все», выслушав длинную тираду по переустройству особняка, со словами «иди, поиграй с рыцарями, они тебя заждались», выдворял новоявленного дизайнера интерьеров обратно за дверь. Марк уходил. Дуться. Но потом возвращался. С виноватым видом и обещанием сидеть тихо.

Склоняясь к тому, что все же стоит прислушаться к разумному совету дворецкого, а Оли советовал: «Купите малышу железную дорогу», разрешал брату остаться. Устроившись рядышком на диване, тот открывал какой-нибудь журнал, но хватало его ненадолго. Очень скоро заскучав, Марк начинал теребить его за рукав, умильно заглядывать в лицо и просить рассказать про Заклятие Преображения. Слушал, тараща свои круглые глаза (к цвету которых Оуэн так и не привык), восхищенно ахал, то и дело встревая с вопросами: «А что же Имару? Врезал бы ему в челюсть! Я бы врезал!»

– Ты безнадежен, – он в ответ ерошил его растрепанные кудри. Уже убедившись, что память о Священном Звере у брата запечатана намертво и свое прошлое воспринимается Марком как увлекательное приключение из какой-нибудь «Тысячи и одной ночи».

Это вызывало досаду – сначала. Но в какой-то момент краеугольный камень их взаимоотношений – Заклятие Преображения – вдруг утратило для него всю свою привлекательность. Он уже не знал, так ли сильно хочет исполнения, именно сейчас, предначертанного им обоим судьбой. Сила Имару. Потерянное Царство. Любовно взлелеянная месть. Триумфальная прогулка по родным пенатам с мечом возмездия в руке. И, разумеется, самое лакомое напоследок – голова Сэйрю, насаженная на кол. Рогатая, с мертвыми глазами – ну, чем не военный штандарт?! Но со всем этим, как оказалось, можно и повременить.

Потому что вечерами, наконец-то угомонившись, глупый мальчишка ждал его в спальне до последнего. Не ложился спать, сонно моргая, сидел на кровати и клевал носом. Увидев, с ворчанием («Что так долго, заблудился, поднимаясь по лестнице?») прятался под одеялом. Немного повозившись, устраивался у него под боком и сразу засыпал. Сном младенца.

Кто бы мог подумать, что для него это неожиданно обернется настоящей пыткой. Просыпаться посреди ночи, потому что даже сонное дыхание Марка действовало на него возбуждающе. От дикого желания сцапать его, доверчиво прижимавшегося к нему во сне и вряд ли догадывающегося о жестокости такой непосредственности, у него начинали расти когти. Усмиряя разыгравшееся воображение, он мерз под струями холодной воды в душе и раздумывал, прислушиваясь к нетерпеливому стуку сердца, а не нарушить ли данное самому себе слово? Держать себя в руках с каждым разом становилось все трудней, но Заклятие Преображения здесь было не при чем. Надоело ждать, надоело приносить себя в жертву. Желать чего-то и наказывать себя собственными запретами. От этого уже попахивало слюнявым мазохизмом, а разве не его прерогативой было причинять боль другим?

Окончательно замерзнув, он кутался в махровый халат и, спустившись вниз за выпивкой, уходил к себе в спальню. Приличной дозой коньяка оглушив сознание, проваливался в сон без сновидений, просыпаясь по утрам с теми же мыслями. Да, он добился того, что Марк перестал бояться его и ненавидеть. И все вроде бы шло по плану. Но почему же, черт возьми, вразрез с его желаниями? Почему сердце брата остается холодным, как будто тот по-прежнему продолжает ненавидеть его?

В самый разгар борьбы с самим собой ему позвонил Людвиг. Добродушно посмеиваясь, спросил, не хочет ли он прервать свое добровольное затворничество и выбраться в столицу. Немного развеяться…

Он обещал подумать. Если честно, не хотелось оставлять брата одного. Но за обедом этот глупый ребенок, что-то спрашивая, так сладко чмокал губами, облизывая ложку, когда Оуэн и сам готов был съесть его живьем, что это было уже слишком. А ведь он не монах и не давал обетов воздержания. Перезвонив барону, уехал не попрощавшись. По-английски. Ехал в машине и думал, что одиночество, возможно, подтолкнет Марка в нужном направлении…