BRONZA

В доме их встретила похожая на высохшую треску пожилая фрау с седым пучком на макушке, в накрахмаленном переднике горничной поверх коричневого платья. И остроухий, брыластый, мраморный дог. Здоровый, как теленок. Они оба не выразили никакого восторга при виде нежданных гостей. Оставив его с семьей на попечение своей экономки, немец сразу же уехал.

Пес шумно обнюхал их всех по очереди. Его особенно. Несколько раз ткнувшись носом в самое незащищенное место. Ощущение было не из приятных. Прикрикнув на собаку, женщина с ворчанием – «что только нахлебников ей тут и не хватало» – проводила гостей в дальнюю комнату. Светлая и чистая, наверное, раньше спальня принадлежала девушке, но Станислав не стал задумываться, что сталось с прежними хозяевами этого дома. Самое главное, здесь была настоящая кровать: с матрасом, подушками и одеялом. Наконец-то они будут спать по-человечески.

Фрау вернулась с чистой одеждой. Теперь она уже ворчала на своего хозяина. Говорила, что у герр Ральфа совсем нет головы. Взвалить на себя такую обузу. А все эта проклятая работа… кого хочешь, изведет…

– Милый юноша был таким славным… пухленьким поросеночком! – качала она головой, раскладывая на покрывале фланелевую сорочку вместе с халатом для матери и три идеально наглаженных мужских рубашки для остальных.

Станислав невольно улыбнулся. Поросеночком, да еще пухленьким, здесь и не пахло. Немец скорее напоминал железный фонарный столб. «Ральф… Значит, так его зовут… И имя под стать…»

Женщина сунула ему в руки мерзкого вида кусок мыла, ткнула пальцем в голову.

– Это от насекомых, – сказала она.

Завелись ли у них вши, он не знал, но все равно покраснел от ее догадливости. С мытьем младших справился довольно быстро, засунув обоих в одну ванну. Но вот мама, ко всему безучастная, сидела на стуле и вряд ли слышала, о чем ее просили. Он невыразимо смущался и нервничал, снимая с нее запыленную дорогой одежду. Она была женщиной, его матерью, и было вдвойне неловко смотреть на ее прелести. А еще предстояло мыть. Фрау поняла затруднительность его положения. С радостью приняв помощь, остальное он доверил ей.

После попытался расчесать мамины волосы, но лишь напрасно промучился, они совсем спутались.

– Так ты выдерешь матери все волосы! – протянула немка ножницы. – Обрежь их… Ничего, отрастут!

Было жаль отрезать мамино «мягкое золото», как любил говорить отец, но он послушался разумного совета. Сам успел умыть только лицо. Продолжая ворчать, что не барин, успеет помыться, а дважды разогревать она не станет, фрау позвала за стол. Накормила сытным ужином. Он попросил немного молока. Сестренка кашляла. Женщина посмотрела на него с таким видом, будто молоко в кувшине она нацедила из своей плоской груди, но не пожалела, даже разогрела и налила полных четыре кружки. Поставила на стол баночку с медом.

Разморенный теплом и едой, он бы вымылся и тоже лег спать, но вернулся немец. Экономка позвала его к хозяину в кабинет. Уже без кителя, тот сидел за письменным столом и барабанил по нему пальцами в такт бравурно звучащему из приемника военному маршу. Воротник рубашки расстегнут, рукава закатаны выше локтей, на столе початая бутылка вина, бокал.

– Ты поел? – спросил у него немец, перестав барабанить пальцами.

Станислав кивнул, понадеявшись, что его избавят от дальнейших расспросов и отпустят спать.

– Хорошо!

По маслянистому взгляду, каким тот посмотрел на него, стало ясно, что выпито немало, но когда немец встал из-за стола, оказалось (сколько бы не было выпито), на его здоровье это никак не отразилось – он был абсолютно трезв. Расхаживая по кабинету, заложив руки за спину, начав издалека и довольно витиевато, он объяснил Станиславу, что будет стоить освобождение его семьи из концлагеря. Вначале Станислав просто не поверил своим ушам. Как можно предлагать одному мужчине стать любовником другого мужчины? Но по тому, как немец смотрел на него, не похоже было, что тот шутит.

Наивная вера в бескорыстие этого человека – что ж, ему недолго пришлось тешить себя пустыми иллюзиями. Летом Станиславу исполнилось четырнадцать, но, оставшись после гибели отца за старшего, теперь только он мог защитить свою семью. Он согласился. Впрочем, взгляд немца и не предполагал выбора.