Bronza

«…в час змеи Одиннадцать Богов ждали, когда двое сойдутся в смертельном поединке. И брат убьет брата, чтобы они могли и впредь тысячи лет восседать, каждый на троне своем…

Любовь моя, брат мой, да сгоришь ты в огне моей ненависти! Воин в доспехах, не отражающих свет, вынул из ножен меч, чтобы защитить свое израненное, кровоточащее сердце.

Я люблю тебя, брат! И буду любить даже когда закончится вечность! Воин в доспехах, излучающих свет, взмахнул мечом, чтобы с улыбкой на устах проститься с ненавистью, разъедающей душу.

И бились они, возложив все свои надежды на одно лишь движение меча. И сыпались искрами со скрещенных клинков мгновения их жизни – пока отрубленная голова побежденного, схваченная за серебро волос, не закачалась в руке победителя, пачкая кровью землю у его ног…» Книга 12-ти Лун, глава четвертая

Посреди ночи принцессу разбудил с хриплым надрывом придушенный крик. Она зажгла свечу. Шепча невнятные слова, император метался на широком ложе в ее покоях. Его пальцы судорожно тискали ткань простыней, словно пытались что-то схватить или удержать. Первым ее желанием было разбудить спящего, в надежде избавить от власти ночного кошмара, но тот уже повернулся набок, простонав сквозь зубы «Энджун!».

Прозвучавшее так горестно в ночной полутьме имя наполнило сердце принцессы искренним сочувствием. Не знавшая всех подробностей, она слышала, что императору пришлось убить собственного брата, предавшего его. Любить кого-то, довериться ему, а потом убить, так и не сумев простить… Как бы ей хотелось избавить любимого от запоздалых сожалений и теперь уже бессмысленных угрызений совести! Разве брат не предал его? Разве человек, которого император любил больше жизни, не разбил ему сердце, причинив своим предательством боль, какую только можно себе вообразить?!

Она положила голову любимого себе на колени. Удерживая ладонями лицо, осторожно подула на подрагивающие стрелки ресниц. Бабушка говорила, что если подуть на ресницы спящего, то можно прогнать страшных демонов сна.

Охраняя его покой, принцесса просидела возле него остаток ночи, размышляя, что император, оставшись на ночь в ее покоях, доверил ей больше, чем просто свою жизнь, – он доверил ей свое истерзанное душевной мукой, измученное сердце.