Bronza

«Вся в творческом процессе…» – улыбнулся Виктор, присаживаясь рядом. Ему бы очень хотелось увидеть тот, другой мир, который сейчас разворачивался перед ее мысленным взором, но, вздохнув с легким сожалением, лишь ревниво понадеялся, что эту немного грустную улыбку на ее губах вызвало что-то, а не кто-то. Почувствовав его присутствие, Инна сморгнула зачарованное отсутствие своего взгляда и, радостно оживившись, поспешно сняла наушники.

– Что ты слушаешь? – поинтересовался он.

– Аранхуэсский концерт! – она протянула ему наушники.

Под грустные переборы гитарных струн тосковало, отчаиваясь все больше, отвергнутое, безнадежно влюбленное сердце. Но вот к аккордам гитары добавились скрипки, и мелодия, превращая ревность в ненависть, зазвучала вдруг на такой пронзительной ноте, что или убить, или умереть – третьего не дано. Ревность была естественным чувством для того, кто влюблен, но Виктор даже в отдаленном будущем не хотел бы испытать муки ревности, способные однажды поставить его перед подобным выбором. «Все-таки эти испанцы немного чокнутые…» – подумал он, передавая наушники Инне.

– Ты не замерзла, может, пойдем в дом? – предложил он.

– Нет, – отказалась Инна, – здесь особое место. Мне хорошо здесь работается! – повозившись немного, она устроилась у него между ног. Прижалась спиной к его груди.

Виктор укрыл их обоих пледом, крепче обнял.

– Ты выйдешь за меня? – спросил просто.

Те самые важные слова, что он собирался сказать когда-то, делая предложение любимой женщине, казались теперь бумажными виньетками на свадебной открытке и слащавыми до приторности. Инна потерлась затылком о его плечо. Снизу вверх заглянула в лицо.

– Когда разбился твой самолет…

– Не мой… – напомнил он мягко.

– Да, не твой… – она кивнула, – но когда самолет разбился… Не знаю, я не успела об этом подумать… Мне стало так больно… Наверное, я не захотела жить без тебя…

Ее пальцы коснулись его руки, он накрыл ее руки своими ладонями. Молчал, чувствуя, что слова сейчас не нужны. И взаимное молчание, объединяя, отгораживало их от остального мира, создавая вокруг новый, только один мир, только для двоих.

Но счастьем нужно делиться. Оно притягивает к себе так же сильно, как и блеск золота. Первым явился Малыш. Потянул за плед, требуя ласки. Рассмеявшись, они почесали его за ушком, потрепали по холке. Шумно вздохнув, пес улегся у их ног, зажмурился. Скоро с парой пледов в беседку заглянул профессор Лабушев и присел на соседнюю кушетку выкурить трубочку на свежем воздухе. Следом пришли родители. Стол накрыли цветастой с цыганскими кистями скатертью. Поставили самовар. Не какой-нибудь там электрический. Настоящий. И управляться с медным чудом тульских мастеров умел только дед. Виктор принес поднос с чайным сервизом. Отец – вазу со сладостями. Запыхтел самовар. Анна Дмитриевна открыла банку земляничного варенья. Запахло ушедшим летом. Переговариваясь ни о чем и обо всем сразу, они пили чай и любовались осенними красками окружавшей их природы.

Вскоре послышался шум подъехавшей машины, ворота скользнули в сторону, пропуская серебристый кабриолет. Лялька привезла Аришку, на уикенд. Малыш отправился встречать маленькую хозяйку, а заодно обнюхать и новое Лялькино «увлечение». Проводил обратно до беседки. Приветствуя подругу Инны, мужчины встали из-за стола.

Анна Дмитриевна кивнула гостье. Впервые встретившись с ней, она сожалела о выборе сына (красавица рядом с Виктором – они смотрелись великолепной парой), может быть, минут пять, но было в молодой женщине что-то настораживающее, опасное, словно щелчок взведенного курка или шипение притаившейся в траве змеи, а Анне Дмитриевне не нравились женщины-собственницы. В мужчинах собственничество она тоже не любила. Одному Родиону каким-то образом удавалось до сих пор скрывать от нее эту основную черту своего характера.

Лялька представила своего спутника – восходящую звезду отечественного кинематографа. Молодой человек, одетый с богемным изыском, поздоровался со всеми с некоторой заносчивостью. Но такое детское жеманство гостю великодушно простили. Пригласили к столу. Потеснившись, Виктор освободил Аришке место рядом с Инной. Немного погодя, приехал Родион. Один. В гости к Лабушевым он всегда приезжал один. С корзиной цветов и незначительным презентом.

Виктор категорически запретил ему дарить матери меха и бриллианты, не желая оскорблять гордость отца. Павел Константинович работал в государственном лечебном учреждении и, в отличие от них, молодых нуворишей, не мог позволить себе на свою зарплату делать жене подобные подарки.

Чаепитие под неспешную беседу продолжилось. День начал клониться к вечеру, солнце повернулось на закат, заметно похолодало. В дело пошли свитера, шарфы и варежки. Все дружно отправились собирать хворост. Разожгли костер. Недолго думая, под предводительством великого тамады (эта роль, естественно, досталась Родиону) устроили барбекю на свежем воздухе. А если по-простому, по-русски, – нажарили шашлычков.

Отреагировав на сумерки, автоматически включились фонари. Разморенные вкусной едой и четвертой бутылкой «Хванчкары», все залюбовались водной гладью озера, засеребрившейся там внизу, чувствуя, как шелухой с души слезает суетность столичной жизни. Здесь действительно было особенное место. Вот и будущая знаменитость вдруг вспомнил, что он не какой-то там суперстар «труляляй», а обычный парень из подмосковного городка. Ему вспомнилось, как мальчишками таскали яблоки из соседского сада, а после пекли их в золе. И не было ничего слаще тех райских яблок. Избавившись от налета звездной «пыли», заиграли истинным блеском грани его таланта. И слушая проникновенное « Мой костер в тумане светит, искры гаснут на ветру», он пел дуэтом с Анной Дмитриевной старинный романс, аккомпанируя себе на гитаре, – присутствующие уже не сомневались, что перед молодым человеком и правда лежит звездный путь.

Вместо аплодисментов Лялька расцеловала его в обе щеки, а расцеловав, вдруг посмотрела взглядом Евы, уже вкусившей от запретного плода и все теперь знающей о сладости греха. Рассмеявшись глубоким, лишающим воли, роковым смехом, потянула свое «увлечение» из беседки на улицу, вниз по ступенькам к озеру, показывать настоящую русскую баню, которую тому непременно стоит посмотреть.

Загасив остатки костра, остальные вернулись в дом. Посиделки закончились. Виктор пошел провожать друга, собравшегося ехать дальше, в Питер. Проследив за его долгим взглядом, провожающим сладкую парочку, предложил остаться, бросить вызов судьбе и отбить у молокососа такую женщину! Родион глянул на него так, будто он сказал что-то непростительно глупое.

– Я что, похож на витязя в тигровой шкуре? – спросил он с обидой. – Царица Тамара мне, знаешь ли, ни к чему. С меня довольно моих пушистых болонок. Там я король! А тут – я раб у ее ног… – он покосился в сторону берез, на мелькавшую среди деревьев фигуру «Хозяйки Медной Горы» и ее «Данилы», и покачал головой. – Больше не шути так…

Извиняться Виктор не стал. Спрашивается, зачем тогда весь вечер пялился на нее этим своим взглядом сластолюбца?

– Ладно, двигай! – напутствовал он друга на прощание.

Подождал, пока за брутальным, вызывающим острую зависть, «хаммером» Родиона закроются ворота. Скользнув на место, щелкнет замок, сработает запорный механизм и замигает красный огонек сигнализации. Задумавшись над словами друга, шагал обратно к дому, спрятав руки в карманы куртки.

Родька всегда был любвеобильным. Легко влюблялся. Легко расставался. Деньги он тоже любил, и те платили ему взаимностью. Сами липли к рукам, как и женщины. Если его завистливо спрашивали, как заставить женщин и деньги плясать под свою дудку, Родион великодушно давал совет: для начала, – говорил он, – научись играть на дудке!

Родители, позаботившись о будущем единственного сына, сосватали для него хорошую грузинскую девочку из приличной семьи, а он женился на русской, молчком, никому ничего не сказав. И хотя уже обзавелся наследником, все равно продолжал вести холостяцкий образ жизни. Кольца обручального никогда не носил. Не выдержав бесконечных измен, жена поставила ему ультиматум: или он бросает гулять, или она забирает ребенка и уезжает к маме.

– Скучно? – хмуро глянул на нее Родион, собираясь на очередной «корпоратив». – Если скучно, заведи подружку-массажистку… – и обернулся уже в дверях, – но почую запах чужого мужика… учти, шею сверну.

Выяснения отношений на этом закончились раз и навсегда. Жена оказалась умнее своей матери, полжизни прожившей с инженером, на его мизерную зарплату. Неверность мужа? Подумаешь, какая мелочь! Она решила не отказываться от благ сытой, в свое удовольствие, богатой жизни. Не захотела гордой, но нищей вернуться в двухкомнатную квартиру к родителям, в Медведково.