Брошенная

— Нет, сынок, я не стану смеяться и буду рада, если ты подаришь мне такой счастливый камень… А что, разговаривать с тобой мы не будем?

Юрка очень любил такие минуты их общения, когда он мог расспрашивать Марину обо всем и она отвечала на любой вопрос сына. Он каждый вечер приходил к ней на кухню и говорил:

— Давай разговаривать.

Но сейчас он уже не слышал ее. Как маленький страусенок, сунул голову в свой рюкзак, который тяжело стукнул об пол — кажется, у сына собралась приличная коллекция «куриных богов»…

Юрка подарил ей заветный камень с Дырочкой и что-то рассовал по карманам. Но оказалось, ее вопрос он не прослушал.

— Разговаривать вечером будем, — серьезно сказал он, — как всегда.

«Здорово, похоже, зацепила Мишку эта тетя Таня, — подумала Марина, — если он ее даже с ребенком знакомит!»

Она грустно усмехнулась: как ни внушай себе, что тебе все до лампочки, как ни говори родным, что тебе безразлично, где твой муж и что с ним, а так просто эта зараза из сердца не выковыривается…

На работе ей таки дали две недели отпуска, вот Марина и должна потратить их на реабилитацию. Превратить полуживого хомо сапиенс, этакого биоробота, в нормальную человеческую особь.

О том, что делать, вопрос у нее не стоял. Приехал Юрка — кое-кого любимый внук и любимый племянник, — нужно отвести его в родительский дом. Слава Богу, от родителей ничего скрывать не надо. Они не станут насмешничать и злословить. Даже Вика, которая прежде всегда любила над ней подшутить.

— Я, как Маришка, замуж торопиться не стану, — заявляла она. — Разве мне у родителей плохо? Кто и где еще меня пожалеет и приголубит?

— Где еще я смогу сутками бездельничать и спать до полудня? — подсказывал их отец, Меньшов-старший.

Родители жили в трехкомнатной квартире в старом фонде. Потолки у них были высокие, три метра, а стены кирпичные, толстые, танком не прошибешь. С Ковалевским панельным домом не сравнить. Здесь все по-хорошему патриархально. Лепнина на потолке, которую родители не стали отбивать, когда делали ремонт. Большие коридоры. Огромная лоджия, размером с Маринину гостиную.

Марина любила бывать у родителей. Но вот что интересно: любить-то любила, а бывала так редко, что стыдно и вспомнить. А чем она занималась? Готовила обеды, вылизывала до сияющего блеска свою квартиру, так что, кажется, вместе с милым домашним беспорядком из нее незаметно исчез уют. Осталась та самая стерильная чистота, за которую Марина так боролась.

Может, скажут, что так не бывает? Бывает. Порой квартира сияет чистотой, а в ней неуютно, как в холодильной камере. Или в операционной.

В общем, Марина дала сыну пообщаться с друзьями до шести вечера, а потом выловила его на спортплощадке и, несмотря на сопротивление, увела домой переодеться, чтобы поехать к дедушке с бабушкой.

Мама была дома. Вика тоже. Она работала юрисконсультом в частной фирме и имела уйму свободного времени.

Пока мама обнималась с внуком и расспрашивала, как он отдохнул, сестра одобрительно оглядела ее прическу:

— Наконец-то постриглась! Хоть на человека стала похожа. Пойдем ко мне в комнату, я тебе больничный отдам. Двести рублей с тебя!

Марина отдала сестре две сотенные бумажки и взяла больничный лист.

— Владик дал насчет тебя кое-какие советы, но ты и сама пошла в верном направлении. Только вот одежда у тебя…

— Нормальная одежда! — рассердилась Марина. — Этот костюм мне Мишка из командировки привез. Я его ни разу не надевала.

Она отчего-то постеснялась надеть свою сильно укороченную юбку и блейзер. Ей показалось, что эта одежда создаст слишком резкую перемену в ее облике.

— Вот именно, пока думала, надеть не надеть, он успел из моды выйти!

В дверь постучали.

— Заходи, батя, — крикнула Вика.

Отец зашел в комнату и протянул руки к Марине:

— Здравствуй, доченька.

Марина давно не обнималась с отцом. Разве что когда на праздники чмокнет в щеку, вот и все нежности. А тут ей отчего-то захотелось прижаться к широкой родительской груди. Она бросилась к нему, обняла и вдруг заплакала.

— Ну, ну, будет…

Он неловко гладил дочь по спине, и сердце его разрывалось от жалости.

Алексей Григорьевич Меньшов, отец двух взрослых дочерей, был человеком немногословным, но от этого не менее чувствительным, чем иные говоруны. Узнав от жены о несчастье со старшей дочерью, Алексей Григорьевич разгневался. Он был в городе не последним человеком, имел на паях с приятелем магазин автозапчастей и считался в среде предпринимателей человеком честным и порядочным. С ним охотно вели дела как бизнесмены в возрасте, так и совсем молодые. Те даже прозвали его между собой «папа Леша».

— Да я этого червяка уничтожу! — кричал он о своем зяте; и Светлана Афанасьевна, его жена, не сомневалась, что он вполне может это сделать.

— Ты погоди, — успокаивала она расходившегося супруга. — Может, они еще помирятся.

Но когда он о том же, поспокойнее, заговорил с Викой, та оказалась настроенной куда более категорично.