Брошюры 1-6 и Выпуск №4 Российское Философское общество РАН

Пещерный человек некогда совершил поразительное открытие. Он (возможно, с полным удивлением) обнаружил, что бизон, нарисованный на скале, загадочным образом выше и важнее (и красивее! – вспоминайте Достоевского) бизона пойманного, убитого, освежеванного и съеденного. Осознав это (и прощаясь с тотемом, прощаясь трудно), он понял одновременно (и не только понял, но и принял), что мир символов выше мира вещей. И хотя его жизнь по-прежнему зависела от мяса и шкур, с символьным миром он уже не расставался никогда. Свою природу (человеческую) он навсегда связал с миром высшим. Так начинались зачатки веры. Так начиналось искусство.

Попутно, понимая зависимость человека от мира вещей, следует остановиться на понятии материализма, комом в горле застрявшем у человека последних двух столетий. В ограниченном, локальном (скажем, в экспериментально-научном или даже в социально-экономическом) смысле это понятие вполне можно употреблять. Здесь оно способно работать, что увлекло и несколько сбило с толку Маркса, да не только его одного. Зависимость политических и социальных хитросплетений от железной поступи промышленного производства, гениально открытая в 19 веке, завораживала. Возникало устойчивое впечатление, что все определяется фундаментом (идущими в нем процессами), землей, а не небом, почвой, а не духом. В относительном плане это было верно, но творческие открыватели сего отношения не удержались и придали ему абсолютный смысл, незаметно (а порой, заметно и с вызовом, как поступали большевики – чугун и сталь стали их богом) предав и измельчив, а то и высмеяв, идею человека и идею Творца. Действительно, немалые трудности начинаются, когда понятию материализма придается всеобъемлющий философский смысл, когда за ним встает верование (доходящее в предельном случае до фанатической веры -так называемый воинствующий материализм). Подчеркну еще раз: материалист последнего толка совершает подмену или, точнее, измену: он изменяет высшему ради низшего, изменяет идее человека и идее Творца, а, значит, и идее творчества и идее любви, ибо творчество без творца – нонсенс, а любовь без возвышения человека – дело совершенно пустое. Говоря другими словами, подобный материалист совершает аксиологическое преступление, присваивая (вольно или невольно, это уже другой вопрос) высшую ценность низшей ступени бытия. Выводы из такой подмены могут последовать сокрушительные.

Может возникнуть вопрос, а почему на свете так много стихийных материалистов, то есть людей, убежденных, что жизнь (не говоря уже о разуме, о духе) занимает ничтожно малое место (и в пространственном, и в ценностном смысле) в гулком мире равнодушно-материальной Вселенной? Один аспект очевиден: это некритическое, конформистское следование идеям, активно распространявшимся в последние два-три столетия. Но есть и другой аспект. Подобная позиция наиболее удобна (и даже естественна) для души, не желающей трудиться. Такая душа легко сдает позиции, опускаясь на последний горизонт бытия, где можно расположиться устойчиво и даже с известным комфортом. Конечно, сквозь этот комфорт рано или поздно пробивается тревожная мысль о собственной неполноте, но как раз близлежащие блага и являются попыткой заглушить и отогнать ее («Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт…» – Борис Пастернак).

Остается ли на этом горизонте свет? Если и остается, то вполне тусклый. Излишне напоминать, что свет в данном контексте не есть известное оптическое явление, не суть колебания физических полей. Свет не проявлен, если некому смотреть, если нету глаз. В отсутствии глаз и сам свет пребывает в вечной тьме.

Знаменитое, основополагающее выражение «Да будет свет!» на самом деле есть призыв «Да будут глаза!» Разумеется, можно возразить, что глаза – всего лишь оптический аппарат, что тайной зрения, даром виденья обладает мозг, сознание, сидящий где-то среди нейронов гомункулюс, а точнее – душа и дух. Что ж, возражение принимается. Глаза в данном случае – лишь символ, что-то вроде окошек, через которые можно выглянуть и кое-что разглядеть в этом мире.

В любом случае, поразительным является представление каббалы о том, что поток импульсного света есть одновременно последовательность слов. Свет и слово! – вот где тайна подлинной связи. (В века Просвещения эта тайна, утеряв глубину, воплотилась в расхожую фразу: «Ученье – свет»). Так или иначе, но становится понятной почти тождественное сходство первого тезиса Книги Бытия и первой фразы Евангелия от Иоанна.

Итак, Да будет слово!

Иисус провозглашал «благую весть». Он следовал традициям пророков. Он говорил задушевно и тепло. Слова его шли от сердца. Исстрадавшиеся люди стекались к нему, чтобы найти утешение в его словах.